Воспитание жизнью - [2]

«У меня прекрасное настроение, — прочел Якоб на его физиономии, — и никто мне его не испортит, даже ты, Якоб, хоть ты теперь и стал унтер-офицером!»

Он поочередно потрогал каждое письмо, лежавшее на тумбочке, вытащил из ящика столовый нож и вскрыл им первый конверт.

— Внимание, братцы, начинаю!

Якоб заранее знал, что за этим последует. Рядовой Петцинг пододвинет свою табуретку к койке Бергемана, с восхищением полюбуется четырьмя-пятью письмами, а затем рассеянно воскликнет: «Неужели и сегодня так много?» А рядовой Штриглер, койка которого стоит у правой стены, сделает вид, будто его все это нисколько не интересует, хотя сам наверняка будет внимательно прислушиваться к чтению. Такой уж он человек, этот угрюмый индивидуалист и хилый фантазер. Одно сплошное разочарование! Ведь в конце концов Бергеман держал в руках не просто письма, а девичьи послания, в основном серьезные и доверительные! И все они получены в ответ на одно-единственное объявление в журнале, которое ефрейтор дал с месяц назад, находясь в отпуске: «Где ты, очаровательная незнакомка? Мне двадцать три года, спортивная внешность…» Это у Бергемана-то спортивная внешность! Возможно, ему не так уж трудно погрузить на машину рояль или втащить на чердак холодильник, но при чем тут спорт? Видели бы эти «очаровательные незнакомки», как неуклюже он прыгает через «коня»! Сначала он берет «бычий разбег, словно хочет протаранить массивный снаряд, затем следует жалкий подскок, и наконец он прилипает к ближнему краю «коня», усевшись на нем, как испуганный заяц на плывущем бревне.

— Неужели и сегодня так много?! — воскликнул Петцинг, широко распахнув глаза.

«Ну вот, — подумал Якоб, — в точности так, как и следовало ожидать».

— Глаза разбегаются, правда? — спросил Петцинг.

— Но должен же этому когда-то быть конец!

— При такой рекламе-то?

— Реклама была что надо, — подтвердил Петцинг.

Якоб в нерешительности продолжал стоять посреди комнаты. Он видел, как ефрейтор Бергеман расправил желтоватую страницу сложенного письма. Якоб разглядел аккуратный, округлый почерк. На какой-то момент он попытался представить себе автора этого письма: молодая женщина лет двадцати с небольшим, слегка расположенная к полноте, не слишком красивая, но зато сдержанная и добрая и, по-видимому, по-матерински заботливая.

«Ах, девушка, ставить на Бергемана — это все равно что строить воздушные замки!» — подумал он про себя.

Между тем ефрейтор откашлялся. Первые строчки он прочитал про себя.

— Ничего крошка, — сказал он, слегка причмокивая, — очень даже не дурна!

Петцинг даже закачался на своем табурете. Он пододвинул его ближе к койке и, полный нетерпения, подался корпусом вперед.

— Слушай, ну давай же, не тяни!

Но Бергеман явно не спешил.

«Дешевый прием, — подумал Якоб. — Хочет возбудить наше любопытство. Но потом все же прочтет вслух. И читать будет, конечно, сам. Начнет строить гримасы. Чем-чем, а этим искусством он овладел в совершенстве. Временами он будет менять интонацию, делать двусмысленные ударения на отдельных словах и все это сопровождать взглядами в мою сторону, словно спрашивая, что, мол, я на это скажу. А я буду настоящим ослом, если и на этот раз позволю разыграть перед собой всю эту комедию». Унтер-офицер подошел к двери и взялся за ручку, но…

— Эй, Якоб! — услышал вдруг за своей спиной.

Он обернулся и посмотрел на лица своих товарищей: заносчивая улыбка Бергемана, красные от возбуждения щеки Петцинга, опущенный к полу взгляд Штриглера.

— Что вам от меня нужно? — с трудом сдерживая себя, тихо спросил Якоб.

— Смотри, — сказал Бергеман и помахал в воздухе желтоватым письмом, — кажется, эта как раз подойдет для тебя. Бухгалтерша. Зовут Хельгой и живет совсем рядом.

— Если она бухгалтерша, — желчно проворчал Якоб, — то, скорее всего, она подойдет тебе.

— Почему же это мне? — спросил Бергеман, не меняя выражения лица.

— Чтобы вести строгий учет в твоем бумажном гареме.

В какой-то миг лицо Штриглера передернулось. Якобу показалось, что он хихикнул.

«Но даже если и так, — подумал унтер-офицер, — он все равно не на моей стороне».

— Значит, ты отказываешься? — спросил Бергеман.

— Отказываюсь, — буркнул Якоб, — мне и своих хватает!

При этих словах Бергеман улыбнулся, и унтер-офицер понял почему. В то время как ефрейтор получал письма целыми пачками (вчера — три, позавчера — семь, и, кроме того, мать чуть ли не ежедневно присылала ему какой-нибудь перевязанный сверточек), Якоб вот уже несколько недель ждал одного-единственного письмеца.

— Ну ясно, — заметил Бергеман, — кое-кто купается в письмах, а другие лишь ждут их. Но что касается…

— Пошел ты к черту! — зло отрезал Якоб.

— Шуток не понимаешь, мой дорогой унтер-офицер.

— Я-то их понимаю.

— С письмами — тоже шутка.

— Твое объявление в журнале, Бергеман, можно рассматривать как подлость!

— Только не строй из себя праведника, — сказал ефрейтор, и в глазах его промелькнула злоба. — Социализм от такой ерунды наверняка не развалится, да и силу армии этим не подорвешь. Так что не очень-то задавайся. В конце концов мы в роте не на плохом счету. И потом, я давно уже хотел тебе сказать: до твоего прихода у нас в подразделении царили мир и согласие, по крайней мере, жили мы весело, коллектив спаянный у нас был.