Восьмой круг. Златовласка. Лед - [229]

Ночь будет долгой.

Когда зазвонил телефон, Клинг от неожиданности вздрогнул.

Телефон стоял на краю прикроватной тумбочки, и первый звонок взорвал тишину комнаты как пистолетный выстрел, в результате чего Клинг резко сел и с колотящимся сердцем схватил трубку.

— Алло?

— Привет, это Эйлин, — сказала она.

— О, привет.

— Ты как будто запыхался?

— Нет, я… просто здесь было очень тихо. Телефон так неожиданно зазвонил…

— Ты не спал? Я не разбудила тебя?

— Нет-нет, я просто лежал.

— В постели?

— Да.

— Я тоже в постели, — сказала она.

Он промолчал.

— Я хотела извиниться.

— За что?

— Я не знала о разводе.

— Ничего, все в порядке.

— Я не сказала бы того, что сказала…

Он понял: Эйлин имеет в виду, что она не знала обстоятельств развода. После вчерашнего вечера она это выяснила — конечно, это ведь самая популярная сплетня в отделе — и теперь извиняется за то, что со смехом описывала сцену «Не ждали!», в которой жена лежит в постели с любовником, а ничего не подозревающий муж входит в квартиру.

— Все в порядке, — повторил Клинг.

Ничего не было в порядке.

— Я сделала все еще хуже, да? — спросила она.

Он собирался ответить: «Да нет, не глупи, и спасибо за звонок», но неожиданно для себя подумал: «Да, от твоих слов мне стало хуже», и сказал:

— Да, сделала.

— Мне очень жаль. Я только хотела…

— Что они тебе рассказали?

— Кто?

— Да ладно, — сказал он. — Те, кто рассказал тебе обо всем этом.

— Ну, только то, что были какие-то проблемы.

— Ну да, конечно. И какие же проблемы?

— Просто какие-то проблемы.

— Они рассказали, что мне изменяла жена, так ведь?

— Ну… да, рассказали.

— Ясно.

Оба долго молчали.

— Ну, — Эйлин вздохнула. — Я просто хотела извиниться. Мне очень жаль, что я тебя расстроила.

— Ты меня не расстроила.

— У тебя грустный голос.

— Потому что я грустный, — сказал он.

— Берт… — неуверенно проговорила она. — Пожалуйста, не сердись на меня, ладно? Пожалуйста, не надо! — И он мог бы поклясться, что она вдруг заплакала. Следующее, что он услышал, были гудки.

Клинг посмотрел на телефонную трубку.

— Что? — спросил он пустую комнату.

Проблема с документами Эдельмана состояла в том, что цифры в них, похоже, не сходились. Или Браун где-то ошибся в расчетах. В любом случае выходила какая-то ерунда. Все время вылезала крупная сумма неучтенных денег. Сколько бы Браун ни пересчитывал, постоянно триста тысяч долларов оказывались лишними — в точности столько, сколько они и нашли в сейфе Эдельмана. По мнению Брауна, это свидетельствовало по меньшей мере об одной сделке за наличные. Или о нескольких сделках за наличные, по пятьдесят, скажем, тысяч, которые Эдельман копил в сейфе для…

Для чего?

Судя по банковским выпискам и погашенным чекам, в течение прошлого года Эдельман не делал крупных вкладов и не снимал со счетов крупных сумм. Его многочисленные расходы на деловые поездки в Амстердам, Цюрих и другие европейские города включали оплату авиабилетов и гостиниц, а также чеки, выписанные торговцам драгоценными камнями в столице Нидерландов. Но покупки он делал (он ведь все-таки занимался покупкой и продажей драгоценных камней) относительно мелкие: пять тысяч долларов, десять тысяч, сравнительно большой чек на двадцать тысяч, выписанный одной голландской фирме… Следующие за этим банковские вклады в США показывали, что Эдельман получал хорошую, если не выдающуюся, прибыль от каждой зарубежной покупки.

Насколько мог понять Браун, Эдельман зарабатывал примерно в районе двухсот-трехсот тысяч в год. Его налоговая декларация за этот год еще не была подготовлена, шел только февраль, а декларации сдают до 15 апреля, однако в документе за прошлый год он указал валовой годовой доход в размере 265 523 доллара 12 центов, а налогооблагаемый доход, после законных вычетов на деловые расходы, — 226 523 доллара 12 центов. Путем несложного подсчета Браун пришел к выводу, что Эдельман вычитал на деловые расходы около пятнадцати процентов от вала. Так что с дядей Сэмом он играл честно: он должен был заплатить налогов на сумму 100 710 долларов 56 центов; и чек, выписанный четырнадцатого апреля прошлого года, показал, что Эдельман полностью выполнил свои обязательства перед правительством, по крайней мере по доходам, о которых он сообщил.

Но Брауна продолжали беспокоить эти триста тысяч долларов наличными.

И он вновь взялся за документы из банковской ячейки.

Клинг долго смотрел на телефон.

Она плакала?

Он не хотел доводить ее до слез, он был с ней едва знаком.

Клинг подошел к окну и стал смотреть на светящийся в темноте поток машин, едущих по мосту. Опять пошел снег. Этот снег когда-нибудь кончится? Он не хотел доводить ее до слез. Что, черт возьми, с ним случилось? Августа со мной случилась, подумал он и вернулся в кровать.

Возможно, ему было бы легче о ней забыть, если бы не приходилось повсюду видеть ее лицо. Обычно разведенные супруги, особенно бездетные, почти никогда не встречались после того, как получали на руки окончательное постановление суда. Они начинали забывать друг о друге. Иногда забывалось даже то хорошее, что было пережито вместе, что само по себе плохо, но такова уж природа чудовища по имени развод. С Августой же все иначе. Августа — фотомодель. Нельзя пройти мимо журнального киоска, не увидев ее лицо на обложке хотя бы одного журнала, а иногда и двух. Нельзя включить телевизор, не увидев ее в рекламе шампуня (у нее такие красивые волосы!) или зубной пасты, или, как на прошлой неделе, в рекламе лака для ногтей — Августа держала руки перед своим великолепным лицом, демонстрируя длинные, ярко-красные, будто смоченные в свежей крови ногти. И она улыбалась — господи, какая прекрасная у нее улыбка… Дошло до того, что он не хотел больше включать телевизор, боясь, что опять увидит Августу, и начнет вспоминать, и опять станет плакать.