Восьмой круг. Златовласка. Лед - [176]

— Быстро! — сказал он. — Снимай! Скорее!

Женщина отдала ему деньги и кольца, а затем приподняла юбку и стянула трусики по бедрам до колен и вниз до щиколоток. Она переступила, вышла из них, подняла и передала ему. Грабитель сунул трусики в карман.

— Эй, вы все! — сказал он. Его голос стал еще тоньше. — Я хочу, чтобы вы все сняли свои трусы! Отдайте мне деньги! Все свои деньги! И кольца! И трусики, снимайте их, скорее!

Негритянка, сидевшая на стуле рядом с Эйлин, продолжала смотреть на грабителя, как будто он только что свалился с потолка, следя за каждым его движением широко раскрытыми глазами, словно не веря в серьезность его требований, не веря в пистолет в его руке, не веря во все его существование.

— Ты! — сказал он, подтанцовывая к ней. — Дай мне эту цепочку! Скорее!

— Это просто бижутерия, — спокойно сказала женщина.

— Давай мне свои деньги!

— У меня только доллар и четверть мелочью.

— Давай их! — сказал он и протянул левую руку.

Женщина порылась в сумочке. Она достала кошелек для мелочи. Не обращая внимания на грабителя, не обращая внимания на пистолет возле своего носа, она расстегнула кошелек и достала монеты по одной, перекладывая их из правой руки в ладонь левой — три четвертака, пять пятаков — а затем сжала монеты в кулаке, протянула руку и высыпала (презрительно, как показалось Эйлин) мелочь в его раскрытую ладонь.

— Теперь трусики, — сказал он.

— Нет.

— Сними трусики, — повторил он.

— Не буду, — сказала женщина.

— Что?

— Не буду я их снимать. Мне это не так просто, как той даме с ребенком. Мне надо снять сначала галоши, потом джинсы, а я не собираюсь стоять тут с голым задом перед двумя мужиками, которых вижу впервые в жизни. Ни за что.

Грабитель помахал пистолетом.

— Делай, что сказано, — велел он.

— Нет, — ответила женщина.

Эйлин напряглась.

Она подумала, что пора начать действовать. Плохая ситуация может только ухудшиться — так ее учили в академии, и благодаря этому правилу она выживала все годы, что служила в полиции. Но почему-то сегодня, когда тупой сукин сын вошел сюда и вытащил пушку из кармана, она этим правилом пренебрегла. Плохая ситуация может только ухудшиться, делай свой ход сейчас, рискуй — но сейчас, сейчас же! Эйлин пыталась понять, обернется ли он, чтобы выстрелить в нее, как только она достанет револьвер, или вместо этого выстрелит в негритянку, которая, видимо, готова рисковать жизнью, лишь бы не снимать с себя джинсы, а потом трусики перед дрожащим от страха ночным менеджером и вооруженным грабителем, который, вполне возможно, давно спятил.

Действуй, одернула себя Эйлин, перестань думать и гадать. Но что, если застрелят ребенка?

Ей пришло в голову, что, может быть, негритянка и преуспеет, сумеет заставить этого тщедушного человечка, любителя трусиков, признать свое поражение и бежать за дверь, в холод и в распахнутые объятия детектива Хэла Уиллиса… Кстати, где ты, черт тебя возьми, Уиллис? Не мешало бы моему прикрытию сейчас появиться за спиной этого парня, не мешало бы отвлечь его внимание на себя, тогда будут две пушки против одной, два хороших парня против одного плохого… где ты, черт возьми? Маленький человечек дрожал от ярости, борьба внутри его была настолько сильной, что, казалось, он вот-вот взорвется, рассыплется на куски вокруг своего огромного пистолета. Он фетишист, вдруг подумала Эйлин, этот человек обычный фетишист, «бельевой насильник»!

Теперь она знала — или думала, что знала, — почему он бегал по городу, грабя именно прачечные. Он грабил прачечные, потому что в прачечных были женщины, и он хотел, чтобы эти женщины снимали с себя трусики. Дело не в деньгах и золоте, он охотился на трусики! Кольца, браслеты и деньги служили ему прикрытием, дымовой завесой, на самом деле ему нужны были дамские трусики, запах женщины на добыче, у него, вероятно, дома полный гараж этих трусиков. Эйлин знала, как вести себя с преступниками на сексуальной почве, она имела дело с немалым числом насильников — но тогда на кону была только ее собственная жизнь. Действуй, велела она себе, действуй сейчас же!

— Ты! — резко окликнула она.

Парень обернулся. И пистолет вместе с ним.

— Возьми мои, — сказала она.

— Что?

— Отстань от нее. Возьми мои трусики.

— Что?

— Залезь мне под юбку, — прошептала она. — Сорви с меня трусики.

Его лицо исказилось словно от ярости, пистолет еще сильнее затрясся в руке. О боже, подумала Эйлин, я заставила его раскрыться, заставила его увидеть себя таким, какой он есть, этот его пистолет — его член, это так же точно, как то, что я здесь сижу, и через секунду он разрядит его мне в лицо!

А потом его лицо причудливо изменилось, гнев сменила странная улыбка; странная тайная улыбка тронула уголки его рта, в глазах промелькнуло такое выражение, словно их двоих связывал общий секрет… Он опустил пистолет и двинулся к ней.

— Полиция! — закричала Эйлин и, выхватывая из сумочки оружие, вскочила с пластикового стула и приставила дуло револьвера к его горлу, вдавила дуло в ямку под кадыком и сказала так тихо, что услышать мог только он: — Брось пушку или пристрелю!

Позже она вспоминала — и всегда будет помнить, — как выкрик «Полиция!» разбил общую тайну в его глазах, их общий секрет, и она всегда будет думать о том, не был ли способ, которым она его обезоружила, чересчур жестоким и несправедливым.