Восьмой день недели - [94]

— Странный он был моментами, наш Кирьян Потапович.

— Не странный, неординарный. В ту счастливую пору в стекольном чудаков на вес золота ценили, прекрасно понимали руководители, что на чудаках мир держится, а они, чудаки, будто сестры-матрешки, друг за другом тянулись сюда, на стекольный завод. И почти каждого, заметь, Кирьян Потапович, можно сказать, приветил, к месту определил.

— И Парфена Ивановича? — Виктор спросил не ради праздного любопытства, знал и без Николая Николаевича, как это было. Мнение председателя завкома о каждом мастере проясняло многое: отношение к людям, с которыми отныне Виктору предстояло не просто работать бок о бок, но и руководить ими. — Никитин кем до стекольного был?

— О, тут целая история с продолжением. Никито мальчонкой ходил с артелью церкви по крупным селам ремонтировать, подновлять, кладку стен вел. Однажды, под зиму, возвратился с промысла, а Кирьян тут как тут. Нарочно заспорил с Парфеном о кладчиках, подловил на том, что, дескать, церковные стены класть одно, а вот футеровку ванной печи ни в жизнь ему не выложить, не по зубам, мол. Никитин молодой был, задиристый. Согласился «на спор» попробовать. Попробовал. С тех пор и остался в стекольном.

— Я еще такой анекдот слышал, — Виктор заметил, что, рассказывая о старых мастерах, Николай Николаевич расслабился, лицо его потеплело, черты лица размягчились. — Будто мой прадед отыскал Максименкова на колхозном рынке. Правда ли, не знаю?

Председатель заводского комитета профсоюза промолчал. Конечно, он прекрасно помнит, как их встреча состоялась. В доме Кирьяна какая-то вечеринка намечалась. Вот Потапович и пошел с Пелагеей на толкучку, что всегда располагалась вдоль заводской стены, продуктишков решили подкупить. Смотрят: молодой рыжий, высоченный мужик торгует стеклянными поделками удивительной красоты. Представился Кирьян честь по чести, забрал все игрушки чохом под «честное слово», а за деньгами наказал Максименкову к нему, в стекольный, завтра явиться. Тот и пришагал.

— Да, бесценные кадры! — Виктор бросил пробный шар: как отреагирует Николай Николаевич — Хотя… у каждого времени — свои песни.

— Да, не все нынешние песни мне по душе, — признался Николай Николаевич. — А таланты, Виктор, на земле никогда не валяются. Одно дело — специалист с дипломом, а иное — талант. — Подумал о чем-то своем. — Песни-то у нас и впрямь разные, а вот истоки одни, как пить дать: все мы люди революционного, фронтового замеса… Возможно, я отстал малость от скоротечной жизни, но… — Николай Николаевич не решился досказать фразу вслух, сомневаясь: читать ли мораль на ходу. В памяти его всегда товарищи, друзья, отдавшие молодые жизни на всем долгом пути за светлый сегодняшний день. И его просто выводит из себя, бесит, когда находятся люди, считающие, что все вокруг образовалось само собой, что блага жизненные упали с неба. Слегка тряхнув головой, будто сбрасывая мысли, навеянные случайной фразой молодого друга, спросил: — Кстати, когда ты сможешь изложить генеральному, парторгу да и мне тоже программу будущей своей деятельности на обоих фронтах? Ну, о профсоюзных делах мы еще многократно побеседуем, а вот печной пролет нужно пускать как можно быстрее. Отовсюду поджимают. Ну, что молчишь? — Николай Николаевич испытывал в этот момент неопределенное чувство. До принятия решения был на все сто процентов уверен в Викторе, воображение рисовало радужные перспективы, сулило скорые перемены в стекольном. Издавна придерживался своей не совсем обычной теории: любил судить о человеке в первую минуту, наблюдал, прямо-таки впивался в лицо собеседника, наблюдая, как новоиспеченный руководитель встретит радостное для него известие, как отнесется к назначению, подумает ли в первую голову о товарищах, о коллегах, о подчиненных. И сейчас вдруг засомневался в молодом инженере. Сомнения нахлынули разом, даже жарко стало. Не испортит ли власть парня? Руководящее кресло опьяняет слабые головы. Он не знал, почему возникло это чувство. Ведь, казалось, достаточно хорошо разбирается в людях.

— Разрешите откровенно? — Виктор насупил брови, точь-в-точь как это делал покойный Кирьян.

— Валяй, режь правду-матку, как ты ее разумеешь. Только, если можешь, поконкретней.

— Я давно наблюдаю, Николай Николаевич, что работая в полтора раза больше положенного, некоторые наши руководители, и уважаемый мною Максименков в том числе, успевают сделать лишь две трети дел. Спрашивается, почему это происходит? Почему без них маховик не крутится. Проявляя ненужные страсти, они вынуждены, вместо главного, заниматься пустяками. И профсоюз наш потакает им.

— Мы занимаемся пустяками? Вот это — новость! — Николай Николаевич хлопнул себя досадливо руками по бокам, оглянулся, словно хотел вернуть генерального директора, дать ему послушать Виктора. — А кто, извини, добился того, что завод девять кварталов подряд завоевывает первенство в отрасли? Кто изготавливает самые качественные цветные кинескопы?

— Вы же разрешили — откровенно, — Виктор обидчиво поджал губы. Правда, оказывается, любому глаза колет.

— А ты знаешь, мне, председателю заводского комитета профсоюза, ежедневно приходится решать около сотни вопросов, не указанных в должностной инструкции.