Восьмой день недели - [57]

— Вот оно что, — протянул Владыкин, — допустим. Принимал. Толковали о футеровке.

— И о нас не забыли? — Заметив, как потемнел Владыкин, Будько переменил тон. — Эх, Серега, не обижайся! Предчувствую я какие-то большие перемены. В цехе шатание. И что особенно обидно — ты клинья вбиваешь. Старый, испытанный друг…

Порыв ветра распахнул окно, смел со стола бумаги. Будько закрыл раму, опустил задвижку, кряхтя, подобрал с полу листки. И вдруг почувствовал себя старым, несчастным, обиженным. Снова опустился на стул.

— Хочу посоветоваться. — Будько помолчал, вздохнул. — Как считаешь, если приказ обжаловать? Несправедлив ведь по сути… Молчишь? Хотя, конечно, Радин — твой благодетель. А наше, хорошее — забыто.

Владыкин грустно улыбнулся. Разве забудешь дружеские вечеринки, лестные слова на собраниях, премии, «железные» решения «большой тройки». Будько, посмеиваясь, говорил: дружба не ведает счета. Еще как ведает. За все в жизни приходится платить…

— Обидно, честное слово. Старались. Хотели людям напомнить, кто есть кто. А этот, конь необъезженный, не стал копаться в душах, рубанул на всю катушку. Приказ… Ладно, хватит об этом. Тебя я пригласил не для самокопаний. На чью сторону встанешь, хочу, знать.

— На сторону правого.

— Ну и угорь! — Будько убрал руки со стола. — Не водилось раньше за тобой такого.

Настойчиво звонил телефон. Будько словно забыл о нем. Напряженно, недобро смотрел, как поднимается со стула Владыкин, одергивает брезентовый пиджак.

— Уходишь от прямого разговора?

— Кривым он мне кажется.

— А ну, подожди!

Будько включил микрофон:

— Дербенева — к Будько! — обернулся к Владыкину. — Последний, чую, совет «большой тройки».

Подул «северняк», погнал на завод кислую вонь со стороны азотно-тукового производства. Запах проникал сквозь щели.

— Почище иприта! — поджал губы Будько. — Третий год собираются улавливатели поставить.

— В чужом глазу бревно… Я тоже шел сюда, думал, потолкуем о магнезитовом кирпиче. Вещь может получиться. А ты в рукопашную попер.

Будько поднял голову.

— Не надоело — кирпичи, кирпичи? Тебе, наверное, и женщины прямоугольными кажутся?

Владыкин не успел ответить — хлопнула дверь. Дербенев в брезентовой робе с накладными плечами, в каске, надетой поверх шерстяной шапочки, показался великаном, заслонил дверной проем. Бросил на полированный стол огромные рукавицы.

— Чего звал?

— Присядь. Как смена?

— Не темни — как детишки, как дровишки. Некогда. Кипящую варим, глаз да глаз…

— Обойдутся, — сказал Будько и стал разливать по стаканам заварку, — последнее заседание «большой тройки», — повторил он. — Итак, Владыка при своих остается: одобряет, можно сказать, деятельность Радина.

— Шутит Серега, — Дербенев принял из рук Будько стакан, — весь цех гудит на голоса. Есть, конечно, злопыхатели. Латыш, например. В стенгазете уже начирикал: «В тепличных условиях дуб не вырастишь, дубину — можно».

Владыкин прыснул в кулак.

— Друзей обсмеиваешь, ну-ну! — Будько расстегнул пуговицу на куртке, жарко стало — вывел из равновесия смешок. — Говорят, у начальника в Москве что-то не заладилось, — многозначительно посмотрел на Дербенева, — мы и оказались козлами. Знамо дело, навели. Но кто?

— Ищете, на ком отыграться?

Будько хлопнул ладонью по столу. Даже Дербенев вздрогнул.

— Замолчи! Ты как тот хамелеон… На хвост наступили и… Чайком да блинами балуешь Радина, приручаешь. Ласковый теленок двух маток сосет. Не выйдет, Владыка, обломаешь зубы!

Мигнул глазок внутреннего телефона. Будько снял трубку.

— Начальник в цехе! — доложил диспетчер.

— Видать, тоже не спится! — Будько резким движением смахнул в ящик стола бумаги, натянул каску. — Раскинь мозгой, Серега, последний раз, с кем ты… Иначе пожалеешь…

Эх, поздновато предупредил диспетчер! Будько в дверях столкнулся с начальником цеха.

— Добрый вечер, товарищи! — Радин энергично встряхнул руки Владыкину и Дербеневу. — С вами, Тихон Тихонович, виделись. — Присел на стул. — Приказ обсуждаете?

— Какой? — словно не понимая, спросил Будько. — У вас приказов больше, чем стали.

— Об очковтирательстве.

— Знаете, Анатолий Тимофеевич, — Будько вскинул злые глаза на Радина, — я первый выговор получил в год вашего рождения, будучи кочегаром паровоза, с формулировкой: «За отказ топки подтопки».

— Бред какой-то.

— Похож на ваш приказ. Да, на ваш неумный приказ. Не смущайтесь, здесь все свои. Скажу откровенно: вы этим приказом лишний раз доказали, что не созрели для руководства.

— Спасибо за откровенность, — ничуть не обиделся Радин. — Я чертовски устал, налейте стакан чайку.

Будько нехотя взял термос, ополоснул чаем стакан, наполнил снова, протянул Радину. Тот отхлебнул глоток.

— В чем вы узрели мою несостоятельность?

Дербенев и Будько переглянулись.

— Не понимаете простой истины, — сказал Будько, — сообщение о рекорде в новом комплексе прошло по стране, попало в иностранную печать. Многие мечтают купить у нас лицензии на установки непрерывной разливки, а вы… Воздвигли стену между собой и коллективом.

— Не думаю.

— Зря. И потом. Рекорд санкционировал секретарь парткома. С ним вам еще предстоит провести турнир изящной словесности.