Восьмой день недели - [36]

В кабинете воцарилась тишина. Лишь, посапывая, дышал Будько. Люди переглядывались: что бы это могло значить?

— А кто, извините, будет принимать рапорты? — спросил старший мастер.

— Начальники смен. Я стану спрашивать с них, они — со старших конверторщиков, а те — с бригады. Вот и будет круговая порука, или, приятнее назвать, личная ответственность. Кстати, попрошу всех специалистов, без исключения, разработать личные творческие планы на полугодие. Впредь будем считать их творческим паспортом инженера, главной характеристикой. Нет возражений? Принимается. У кого есть вопросы? Предложения? Пожалуйста, кадры!

Инспектора по кадрам слушали плохо. Обычное дело. Сколько за сутки уволилось, сколько зачислено. По существу, оперативка закончилась. Кадровик собрал листочки с записями, тасовал их. И не садился, переминаясь с ноги на ногу.

— У вас все? — спросил Радин.

— Извините, но правление Дворца культуры просит зачислить металлургов, занимающихся в художественной самодеятельности, в штат конверторного цеха.

Сообщение вызвало веселое оживление.

— На усиленное питание!

— По горячей сетке!

— У нас и так на должностях сталеваров один художник и даже один поэт-сатирик. Правда, они уже освоили производство.

— Простите, — сделал невинные глаза Радин. — Я что-то не припоминаю, чтобы в штатном расписании были должности артистов.

Кадровик прямо-таки подскочил на стуле.

— Во-первых, в новом цехе много незаполненных вакансий, во-вторых, приближается межзональный смотр художественной самодеятельности, и наш многочисленный коллектив по-традиции занимает ведущие места.

— Но у нас — производство. И среди самих сталеваров уже немало любителей самодеятельности, — не сдавался Радин.

— Абсолютно верно, — подхватил кадровик, — хотя, в порядке исключения, кое-что можно подыскать.

— Например?

— Двух солистов можно зачислить крановщиками на склад слябов. Да и еще место найдется. Для своего цеха стараемся, приятно завоевывать первенство. Самодеятельность — дело серьезное. А у этих людей — жуткие нагрузки.

— Больше, чем у сталевара? — бросил кто-то.

Инспектор даже не покосился в его сторону.

— Оказывается, при желании можно все сделать, — многозначительно сказал Шарапов.

— Я не подпишу приказ! — Радин решительно отодвинул от себя бумаги.

— Да, но правление Дворца культуры?.. Они были у директора завода, — напомнил Шарапов.

— Бросьте вы, Радин, оригинальничать, — откровенно усмехнулся Будько. — И приказ вы подпишите, и этих людей в штат возьмете. Они ведь и раньше работали у нас и зарекомендовали себя прежде как сталевары.

Радин побледнел, но сдержался. Поднялся из-за стола:

— Все свободны, товарищи.

Притворив дверь, за Надеждой, ободряюще кивнувшей ему на прощание, Радин набрал номер телефона директора завода. Винюков был у себя.

— Петр Пантелеевич, я по поводу артистов. Их несколько человек, а у меня в цехе…

— Анатолий Тимофеевич, — резко перебил Винюков, — неужели директор завода будет думать, как лучше использовать в цехе тенора или баритона? Смотрите на жизнь шире. То вы возражали против поездки Дербенева, теперь — солисты. Люди должны играть на смотрах, радовать коллектив.

— Я не подпишу приказ! — твердо проговорил Радин.

— Что ж, и на этом спасибо! У нас, слава богу, еще сорок цехов, и каждый начальник считает за честь помогать развитию самодеятельности. Надеюсь, понимаете, что у них тоже производство. — Винюков повесил трубку.

15

— Серега, как думаешь, пивом чокаются?

Владыкин оторвал взгляд от смотрового окна конвертора, приподнял на лоб синие очки.

— Я говорю, пивко хорошее в буфете. Схожу?

— Марусю захвати.

— Какую Марусю?

— Хронометристку. Она тебе время засечет.

— Шуткуешь?

— Серьезно. Некогда разгуливать. Третий останавливаем.

— Тю! — отмахнулся Заварзин, оглядел ребят, что сгрудились возле бригадира. — Печь как новенькая. Еще поробит.

— Да ты погляди!

— Хлопцы, он думает, Заварзин печи не видел? Пускай постоит. — Заварзин, заметив, как потемнели скулы Владыкина, торопливо прильнул к смотровой щели. Сергей Иванович потеснил плечом, пристроился рядом. Как меняется картина в печи! Минуты три назад груды металлического лома, засыпанные в конвертор, казались далекими горными хребтами. Отблески пламени озаряли их, точно лучи заходящего солнца. А сейчас хребты таяли, тысячеградусный жар растопил махины станин, обломки рельсов, стальные плиты.

— Видишь?

Металлический лом растекся по печи, обнажил прогары в стене конвертора. Они — словно маленькие кратеры. Чем выше к горловине, тем глубже прогары и вырывы футеровки. А под самой горловиной, куда тугой струей идет весь жар, футеровка прогорела до арматуры.

Заварзин сокрушенно вздохнул. Да, кладка свое отработала. Но до чего не хочется браться за выбивку! Сегодня день зарплаты. Завтра суббота. С высоты своего роста Заварзин посмотрел на бригадира.

— Серега, а можа, завтра? — кивнул в сторону печи. — За ночь подстынет, а там сломаем?

Владыкин не ответил. Он был охвачен нетерпением. Утром, провожая его на смену Анна Владимировна сунула в ладонь круглую зеленую лепешку, похожую на зерно чечевицы. «Хорошо успокаивает» — шепнула на ухо. «Умница ты моя». — Владыкин притянул жену, нежно поцеловал: «Ну, поспешу на свидание!». Вот оно свидание. Отгрохотала печурка, отполыхала. Владыкин, словно впервые, огляделся вокруг: футеровочная площадка просторная сверкает желтыми бликами огнеупоров. Черные кирпичи в пачках перевязаны жестяными лентами. Кран наготове. Сколько лет мечтал, чтобы по-человечески провести футеровку, разворачивая конвертор и так и эдак. Может, со стороны смешно, но ему нравилась эта бесконечная кирпичная карусель, нравилось невзначай похвалиться опытом — растереть кирпичную крошку в пальцах и сказать, сколько выстоит плавок футеровка из этого кирпича. Проверяли ребята — точно. Знал он уйму разных способов кладки, но применять не мог: в старом цехе электропечи дуговые, помещение тесное, план без просвета. Вот и гнали до одури. Бывало, не выдержит, придет к Будько: давай для пробы шихтой днище подварим, а? Или динасом горловину укрепим? Будько слово в слово: «Погоди, Серега, пустим конверторный, дам тебе простор». Сегодня утром напомнил его обещание. Тихон скривился, как от зубной боли.