Восьмой день недели - [3]

Трое сидели на берегу, любовались. Лица плывущего не видно, только синяя шапочка мелькает да локти размеренно, будто рычаги, вспарывают воду.

— Классический кроль! — восхитился Владыкин.

— Одно слово — молодость! — вздохнул Будько и потянул из вещевого мешка за горлышко бутылку с пивом. — И мы, бывало, давали жизни, правда, Серега?

— И посейчас, кажись, не списаны! — серьезно ответил Владыкин. — А молодость — обманчивая пора, временный дар, и только…

Дербенев недовольно засопел. А почему, собственно, его это трогает? Эгоистом стал? С недавних пор замечает за собой привычку: не может смолчать, удержаться от язвительного замечания, пропустить мимо ушей похвалу в чей-либо адрес. И сейчас, чтобы приглушить подступающее раздражение, заставил себя улыбнуться.

— Налюбовались? — Держа руки на весу, шагнул к обрывчику и неуклюже плюхнулся в воду. Встал на мелком месте, наклонил голову, вылил из правого уха воду. — Баттерфляй! — зажал пальцами нос и уши, окунулся два раза. Отфыркиваясь, вылез на берег, сел, закопав ступни в теплый песок.

— Не захлебнулся? — спросил Владыкин.

— Не.

— А москвич-то плавает.

— Нехай порезвится. — Будько повернулся спиной к солнцу…

Радин плавал долго. Друзья успели по два раза окунуться, перетащили брезент в тень, уселись под кустиками, откупорили бутылки с пивом, а он все наслаждался рекой: то рассекал светлую воду кролем, то переворачивался на спину и лежал, шевеля руками.

— Серега, покличь москвича! — Будько кивнул на реку. Он и на пляже держался начальственно, чуть-чуть снисходительно относясь даже к Радину.

— Ана-то-лий Тимо-феевич! — Владыкин покрутил над головой рукой, приглашая Радина к берегу.

— Плы-ву!

Радин вышел на пологий песчаный берег, стянул с головы шапочку, присел на жесткий брезент. На мускулистой груди, округлых плечах блестели капельки воды. Пригладив волосы, полузакрыв глаза, он счастливо улыбнулся.

— Пивка налить?

— Пиво — это здорово!

— Держи! — Дербенев наклонил бутылку, и в стакан потекла пенистая жидкость. — Мы по бутылочке приговорили.

— Пиво — здорово! Река — здорово! Все — здорово! — Радин, смакуя, выпил пиво, вытер губы тыльной стороной ладони.

— А мы тут прежнее житье-бытье вспоминали, — охотно пояснил Будько, — дальние годы, бои и походы. Кстати, вы сколько времени с заместителем министра работаете?

— Четвертый год.

— Ну, я-то Пименова еще по военной поре помню. В инженерных частях служили. Мастеровой был человек. За ним даже необычное прозвище водилось, «Иван, который Черчилля подковал».

— Черчилля? Ни больше, ни меньше?

— Расскажи, Тиша.

— Примерно в сорок третьем случилось это. Осень выдалась злющая. Холодина, дожди секут, грязища — коню по пузо. И в то время привезли к нам долгожданные английские танки. «Черчилль» назывались. Добрая, скажу вам, машина, внушительная. Пушка, два пулемета. Только одна беда — проходимость у танка не для наших дорог. Чуть в кювет с дороги съехала — землю роет и ни с места. Призвало начальство Ивана Ивановича Пименова. Кумекай, войсковой инженер, как увеличить проходимость. И то сказать, кумекай. В Англии небось ученые конструировали «Черчилля» годами, а тут два дня сроку. Перед наступлением дело было. Что ж, приказ начальства — закон для подчиненного. Через сорок восемь часов Иван Иванович докладывает: предлагаю наклепать на гусеницы шипы. Образец показывает. Шипы, как сейчас помню, с палец длиной. Наклепали шипы — пошло дело. Англичане приехали, машину свою не узнают: как зверь прет по любому бездорожью. А к инженеру солдатское прозвище приклеилось. Бывало, зайдет о нем разговор, славяне в один голос: «А, это тот Иван, который Черчилля подковал!»

— Я напомню Ивану Ивановичу о «Черчилле», можно?

— Напомните. Мол, люди не забыли. Кстати, интересно, на пуск цеха Пименов приедет?

Радин пожал плечами. Приехать-то наверняка приедет, но кой-кому вместо пышек шишки перепадут. Все сроки пуска цеха сорваны.

— Амфибия! — Дербенев показал на торчащую из воды дюралевую трубку, которая плыла к ним. Трубка выплеснула фонтанчик воды, и всплыл человек. Высокий, мускулистый. Встал на мелководье, сдернул маску.

— Бруно? — удивился Будько.

— Здравствуйте! — с мягким прибалтийским акцентом сказал человек, приглаживая белые прямые волосы.

— Здорово! Откуда ты, прелестное дитя? — осведомился Владыкин.

— По-видимому, оттуда! — Бруно кивнул в сторону противоположного берега.

— Врешь?

— Не имею такой привычки, товарищ Дербенев. Я с аквалангом. — Обезоруживающе улыбнулся, не выходя из воды. — С аквалангом плавать легко, чуть пошевеливай ластами и плыви. — Бруно повернулся к Радину. — Вы не смогли бы подойти ко мне? Не хочу ласты отвязывать.

— Пожалуйста. — Радин шагнул к воде.

— Вы — товарищ из министерства?

— Я — товарищ из министерства.

Бруно через плечо Радина покосился на друзей.

— Когда можно с вами переговорить по личному вопросу? Вернее, по государственному?

— К сожалению… — Радин мельком взглянул на часы, — я целый месяц в Старососненске, а завтра уезжаю. Может быть, сейчас, здесь?

— Нет, нет, разговор долгий. — Бруно смотрел прямо в глаза. — Понимаете, у меня «Пульсар». Это плод моих раздумий, он поможет ликвидировать обезличку среди руководителей. И поэтому…