Восьмой день недели - [108]

— Пусть позлится. Руби дерево по себе.

— И пчела летит на красивый цветок, — миролюбиво признался Матвей.

— За хвост не удержишься, коли гриву упустил.

Ксана и Матвей так увлеклись беззлобной перебранкой, что не заметили прихода Виктора. Хозяин дома поздоровался, прошел к вешалке, снял пиджак, скользнул взглядом по лицу прабабушки, присел на стул. Ксана воспользовалась заминкой, прихватила портфель, улизнула, тихо прикрыв за собой дверь. Матвей хотел последовать за женщиной, но Виктор удержал.

— Послушайте, Матвей, будете с нами чай пить?

— Благодарю. Только я очень спешу.

— Хорошо, что мы с вами встретились не в служебной обстановке. Да вы присядьте. — Виктор прикрыл собой Матвея от глаз старой женщины. — Сегодня случайно услышал, как вы пели. Спешу выдать комплимент: голос приятный, весьма.

Матвей недоуменно, во все глаза смотрел на заместителя начальника цеха: «Что это вдруг?»

— И репертуар не затасканный, — Виктор расстегнул ворот рубахи, — старинные заводские песни: «И по камушку, по кирпичику растащили мы этот завод».

— Спасибо на добром слове. Я могу идти?

— Минуточку. Я не договорил. Так что пойте, пожалуйста, людям на радость, соловьем заливайтесь, но…

— Человек богатым становится, когда песни поет, совсем иным.

— Именно… совсем иным, — подхватил Виктор, — рассеянным и размагниченным. А на смене — одно богатство перед глазами — стекломасса. Не успели корпус пустить, две остановки печи… Короче говоря, — Виктор стукнул себя ладонью по колену, ставя точку в разговоре, — я категорически запрещаю петь во время работы.

— А как же песня нам строить и жить помогает? Почему в цехе цветных кинескопов во время работы музыка играет?

— Объясняю. У сборщиц монотонная, однообразная работа, а наша любая варка — творчество, одна варка не похожа на предыдущую. Словом, еще раз услышу концерт сольный, на линию соды переведу, с понижением. У меня — стекольное производство, хрупкая, тонкая работа. А теперь… садись со мной чай пить.

Не нашелся, что ответить Виктору, Матвей Сильчин, передернул сильными плечами, вышел, сильно хлопнул дверью. По крыльцу простучали тяжелые его ботинки с металлическими подковками. В комнате стало тихо-тихо. Виктор вдруг засомневался в правоте своих слов: «В трудовом законодательстве об этом не сказано, а я… все время забываю, что отныне един в двух лицах — администратор и…» Вспомнилось: третий день на столе лежит предписание заводского комитета профсоюза о подготовке к смотру художественной самодеятельности. Заноза после разговора так и осталась в душе.

Повернулся к Пелагее Федоровне, нарочито бодрым тоном спросил:

— Сегодня лучше себя чувствуешь? — присел на краешек кровати. — Ты прости, пожалуйста, замотался, закрутился, за все хватаюсь, обжигаюсь. Даже о родной моей бабуле позаботиться некогда, — взъерошил волосы, взял Пелагею Федоровну за руку, почувствовал ее невесомость. «Странно устроен мир. Жизнь идет по кругу. Человек рождается, растет, становится выше, грузнее, умнее, насыщается знаниями, а потом наступает нисходящая пора — память слабеет, знания улетучиваются, тело усыхает, даже рост уменьшается, с чего началось, тем и кончается».

Пелагея подняла на правнука глаза, и Виктор разглядел в них глухую тоску. Она задвигалась, заторопилась: правнук сам подошел с разговором. Удачный момент. Выдалось, наконец, заветное «окошечко», когда можно будет потолковать с парнем по душам, с предельной откровенностью, передать все старые и новые стекольниковские заветы.

— Давай поговорим, внучек, — предложила Пелагея, — мне так много нужно успеть тебе сказать… вроде положено дать напутствие.

Виктор боковым зрением видел часы, стоящие на старинном комоде, — циферблат был украшен крохотными синими незабудочками, а на крышке часов, облокотись на камень, в вольной позе стояла каменная красавица с распущенными волосами. С некоторых пор часы стали вызывать раздражение. Стоит взглянуть на обманчиво-неторопливое движение часовой стрелки, закипает беспокойство…

— Что ж, в нашем распоряжении есть около получаса, если ты… — Виктор оборвал фразу, завидев в дверях Лидию. Сразу забыв о старой женщине, встал навстречу Лидии. Она была в строгом коричневом костюме, в руках держала сумку из белой искусственной кожи, его подарок из Японии. Это показалось добрым предзнаменованием. Во время последней их тайной встречи он настоятельно потребовал от Лидии окончательного решения. Или она переходит к нему или… Собственно, второго варианта он не предлагал, это подразумевалось само собой. Сегодня Лидия должна была дать окончательный ответ. Ради этого и приехал на обед домой Виктор. И сейчас от взора его не укрылась необычайная бледность молодой женщины. Однако он не подал вида, чувствуя, как всколыхнулось что-то внутри, приободрился, громко, чтобы услышала прабабушка, проговорил:

— Какая неожиданность! Посмотри, кто к нам пришел! — протянул руку Лидии. — Салют!

— Здравствуй, Виктор! — Лидия откинула на затылок платок, подошла к кровати старой женщины. — Добрый день, Пелагея Федоровна! Сегодня вид у вас намного здоровей. — Вынула из белой сумки кулечек. — Возьмите, здесь нужные вам таблетки.