Восьмой день недели - [107]

— Конфеты «Елецкие кружева», — Тамайка склонился к продуктам, грудой сваленным на столе, — кофе растворимый, тушенка говяжья. Рыба лососина.

— Однако, бери банки, кульки, тетка Пелагея, а конфеты Тамайка возьмет, сколько денег платить надо? У дяди Кости во дворе медвежонок есть. Тамайка зверьку конфетки подарит.

— Переживете вы с медвежонком! — Ксана решительно отобрала у Тамайки коробку с конфетами, легонько подтолкнула парнишку к двери. — Иди погуляй, дай старшим посплетничать.

— Сплетничать шибко нехорошо! — совершенно серьезно заявил Тамайка. — Я лучше к медвежонку пойду, чем твои тылгурашки слушать, кривые они. — Ксана отдернула занавеску на окошке, проводила взглядом Тамайку. Повернулась к Пелагее. — А теперь…

— А теперь, — подхватила Пелагея, — перво-наперво припасы назад забери. Мы и раньше, в трудные-то годы, как все заводские, обходились без пайков, а нынче и подавно обойдемся. У меня скатерть-самобранка.

— Ох, генерал без армии, — криво усмехнулась Ксана, — все куролесишь? Ну, чего, чего раскомандовалась? Сами с Кирьяном жили, как в монастыре, правнука, интеллигентного человека, хотите на столовскую диету посадить. Привыкли всех по-старинке мерить, иные времена.

— Забери! — задохнулась криком Пелагея. — Надевай свой красный флаг, марш отселева!

— И продукты не нужны, — спокойно проговорила Ксана, не меняя позы, — и куртка японская не нравится. Да и соседка за компанию. — Не желаешь правнука поддержать, не нужно. Заберу дефицит. — Ксана сложила в портфель продукты. — Просьба есть, — сказала от дверей.

— Кирьян говаривал: человеку помогу — сам сильнее стану, — смягчилась Пелагея. — А сердце у тебя, соседка, не вещун, ничего не чувствуешь.

— Чувствую… зверскую усталость да одиночество. Одной спать знаешь как муторно. А что, беда какая нависла? — насторожилась Ксана, всматриваясь в лицо старой женщины. — Виктор говорил? Ревизия у меня, да?

— Да не ревизия, — Пелагея не смогла удержать усмешки. — Ни миру, ни ладу. Один мужик по тебе сохнет, а второй… в горести большой пребывает, не до тебя ему.

— Ох, колдунья ты, тетка Пелагея, — Ксана перебросила с руки на руку куртку, удивленно посмотрела на женщину. — Откуда про горесть Парфена знаешь. Я и то по большому секрету прослышала. Сам-то ни в жизнь не скажет, гордыня у него — царская.

— Сердце щемит у меня по любой чужой беде, никак не отвыкну. Всякие там подробности, право, не слышала.

— Я расскажу, расскажу, — Ксана вернулась к столу, швырнула куртку в угол дивана, подобострастно заглянула в глаза соседки. — На седьмые сутки работы новой печи Парфен самолично заметил непорядок на верхних брусьях варочной части. Прогар не прогар, но… температуру-то впервые столь высокую дали… Доложил по начальству. Благо опытная еще партия стекломассы варится, но… Печь пришлось остановить. Комиссия приехала, разбирается. Виктор твой — во главе. А Парфен… Парфен в расстроенных чувствах, никого к себе не подпускает, глаза долу опустил и ходит. Не натворил бы глупостей. Он ведь мужик с загибоном.

— Что я вам, божья матерь-заступница? — впервые огрызнулась Пелагея. Ее охватила досада. Сколько помнит Парфена, такого с ним не бывало. Законодателем печной кладки всегда считался.

— Ты и есть вроде матери-заступницы в поселке, — подольстила Ксана, — Парфена уважаешь… Что я прошу? Вечерком выведай-ка у Виктора, что там для мужика готовят, а? Шепни правнуку по старой дружбе: стоит ли Парфена наказывать?.. Он с норовом, закусит удила. Столько лет на гребне волны был и тут носом в хлябь. Поди, не нарочно. Да и виноват ли? — Ксана, видя, что слова ее возымели действие, еще больше заюлила перед Пелагеей, зашла то с одной стороны, то с другой.

— Охо-хо, — вздохнула Пелагея, — грехи наши тяжкие. А ежели из-за Парфена печь прохудилась — всему заводу урон, Максименкову, Виктору. Не от кнута уводить надо, узнать, как беду закрыть. А выспрашивать тайком я не намерена.

— Первый вопрос прояснили, — сухо отозвалась Ксана, — теперь далее. Кто это по мне, как изволила выразить, сохнет. Не Матюха ли?

— Оказывается, знаешь.

— Этот мне пока без надобности, переживет. — Ксана встала, накинула на плечи ярко-малиновую куртку. — Подведем баланс: продукты не взяла, обругала, отказала в помощи соседке. И на том спасибо! — взялась за скобу двери и… отпрянула. Перед ней стоял Матвей.

— Наше вам! — сдернул кепочку.

— Легок на помине, — проворчала Пелагея.

— Смену отгрохал, план перекрыл. Да отойдите вы от дверей, Оксана Семеновна, нечего косяк подпирать, — оттеснил женщину к столу. — Присядьте на минутку. За Парфена навкалывался, а ты…

— За Парфена? — встрепенулась Ксана, схватила Матвея за рукав парусиновой куртки. — Расскажи, как дела? — В голосе Ксаны было столько тревоги, заинтересованности, что Матвей криво усмехнулся.

— По его милости печь остановили, — безо всякого злорадства проговорил Матвей, — а план горит. Профсоюз дал разрешение на сверхурочные работы… А я, между прочим, шел за тобой от самой столовой.

— Добро, не оглянулась, заплакала бы навзрыд от счастья!

— Зря ты, соседка, смешки над мужиком строишь. — Не выдержала Пелагея.