Воскресший «Варяг» - [13]

А генерал Корнилов убит артиллерийским снарядом. Маркова уносит последний выстрел, выпущенный красными «на авось»... В «неподходящий» момент умирает ген. Алексеев. Дроздовский умирает от пустяшной раны в ногу. Гибнет Доблестный Герой — Адмирал Колчак! Целая «серия» смертей, которых могло бы и не быть! И в то же время — Ленин, которого бьют в упор с прицелом, остается, увы! — жить.

Повидимому есть люди, жизнь которых имеет роковое значение. Они не могут сойти с жизненной сцены, пока не выполнят до конца предназначенную роль! Таков, например, был видимо и Распутин, переживший нанесенное ему какой то бабой в Сибири страшное поранение, которое стоило бы жизни 99 людям на 100. И есть явления не менее «роковые», направляемые какой то СТРАННОЙ СУДЬБОЙ и никто не в силах остановить её! Указывает на это цепь событий и обстоятельств самого разнообразного свойства (напр. трагическая гибель армий Юденича, Врангеля!)

Вдумываясь во всё это, убеждаешься в силе ограниченности человеческого разума, НЕ МОГУЩЕГО ДАТЬ точного объяснения всему происходящему и понять! — Почему? Зачем? Как? Кто может ответить на эти вопросы ? И, как сказал поэт:

Об исходе стольких,

Чья душа блуждает,

— жалобно спою.

О несчастных женщинах,

Чья душа НЕ ЗНАЕТ

про Судьбу свою.

И звучит протяжней

в городах унынья,

колокольный звон,

Ибо беспрерывно кто-нибудь да умер —

пулей поражен.

Громче с каждым днем

Мы Судьбу клянем!...

Или внимательного чтения Библии:

«Всему свое время и время каждой вещи под небом,

Время рождаться — и время умирать,

Время насаждать — время вырывать насажденное,

Время убивать — и время врачевать,

Время разрушать — и время создавать,

Время молчать — и время говорить,

Время войне — и время миру.

Вот ненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем. Ибо всё — суета сует и томление духа».

Переполненная такими разнообразными мыслями, вызванными всеми этими встречами в поезде и на станциях, я приехала в Николаев. я вернулась «домой»... (Лишь теперь, в изгнании, оценили мы, что значит домой»!) Вернувшись из всего этого адского хаоса, особенно ярко почувствовалась вся прелесть, покой и тишина нашей русской провинции. Эти широкие, ровные, спокойные улицы, сплошь обсаженные белой акацией; при своем цветении наполняющей весь город чудным ароматом; эти не большие красивые особняки, со своими садиками, полными цветов: душистой сиренью, розами, левкоями и такого исключительно пахучего цветка и нигде за границей неизвестного как «митиола». А внутри — как они особенно уютны! эти особняки с их картинами бессмертными Айвазовского, Репина, Левитана, Маковского, Коровина, большей частью наполненные старинной дедовской» мебелью красного дерева или карельской березы. А сами «деды» глядят на нас со своих портретов в золотых рамах; — некоторые для нас, детей, были «любимыми», других мы даже побаивались, в сумерки — до тех пор, когда к свету красной или синей лампадки не присоединится мягкий, ровный свет стоящей лампы под розовым шелковым абажуром — тогда все «страхи» рассеивались и начиналось приятное занятие: либо игра на рояле, так любимого еще с детства Чайковского, либо розыски по книжным этажеркам интересной книги — и сколько их там было!... Все хотелось прочесть!... Эти фотографии, музыка, картины, книги знаменуют полную связанность со старым, дорогим и незаменимым — знаменуют накопленность русского утонченного духа, величайшей духовной культуры — культуры русской, которая по неимоверной силе своей тонкости в литературе, живописи, музыке и танцах до сих пор побеждает Европу — в них Русское Сердце. «Мне музыка Чайковского близка» (как говорит в своем красивом стихотворении Вл. Дитерикс-Дитрихштейн).

Николаев — любимый город не только нас, внуков и правнуков тех, кто создал и Черноморский флот и знаменитое Адмиралтейство, и заводы «Руссуд» и «Наваль», где строились постоянно военные корабли, т. е. создали вместе с Потемкиным и адмиралом Грейгом и сам Николаев — но этот небольшой и типично провинциальный город — хотя во многом и изысканный, накладывал на своих жителей глубокий оттенок какого-то особого идеализма — романтики и давший в тоже время и немало героев, так напр. Адмирал С. О. Макаров был из Николаева, знаменитый адвокат Карабчевский и др. А также и уроженцем Николаева, увы, являлся и Лейба Бронштейн, впоследствии знаменитый Троцкий, который учился в реальном училище вместе с моим братом, до его поступления в Морской Корпус. В Николаеве почти все магазины были еврейские, все знали друг друга, жили дружно и много было случаев, когда во время революционной бури многие офицеры или генералы были спасены евреями. Читаем в прелестном рассказе Семена Юшкевича «Домик сумасшедшого», как в наше время, в изгнании, в Париже, неожиданно встречаются два еврея, оба из Николаева. Они оба и их семьи отлично и широко устроены в Париже. Но вот эти два «заядлых николаевца», зашедшие в кафэ для обмена мнений, кончают тем, что оба плачут, вспоминая прежнюю жизнь в Николаеве и говоря: «не надо нам вашего Парижа — отдайте нам наш Николаев — пришел бы я туда — упал бы на колени и поцеловал бы землю». (Читая это здесь в изгнании, и мне захотелось с ними плакать).