Воскреснуть и любить - [2]

Энтони потянулся за кошельком. Он достал три долларовые бумажки и передал их бродяге.

— Так мы увидим тебя в среду?

Человек небрежно сунул кредитки в карман.

— Не нужно мне вашего милосердия.

— Подумай о том, что такое ужин с друзьями.

— Не желаю я никаких друзей.

Старик сложил свои пожитки, стянул ремнем узел и взвалил его на плечо. Не сказав ни слова, он заковылял к двери и был таков.

Спустя несколько секунд дверь хлопнула снова. В церковь вошла молодая женщина, подталкивая перед собой двух заспанных девочек. Глаза у нее были красные, темные волосы не причесаны, худое тело ссутулилось, словно она пыталась прикрыть детей, если не собой, то хотя бы своей тенью. Энтони не улыбался.

— Вы сегодня рано, Агата. Я даже не успел расставить стулья.

— Я помогу. — Она силилась улыбнуться, что было нелегко, так как половина рта у нее распухла. — Это неважно.

— Вы уже позавтракали?

— Конечно.

— И дети тоже?

— Они так рано не едят.

— Крупа на столе в кухне наверху. Молоко и сок в холодильнике.

— Я не могу…

— Сможете. — Энтони ткнул большим пальцем в сторону коридора и лестницы, которая вела в его квартиру. — Там же возьмете лед, чтобы приложить к губе.

— О, с губой все в порядке. Я просто ударилась о…

— Завернете лед в кухонное полотенце. Подержите двадцать минут, потом двадцать минут перерыва. Повторяйте, пока не начнется служба.

Она кивнула. Через минуту за ней и детьми закрылась дверь квартиры священника.

А Энтони Хэкворт остался наедине с изображением Христа и собственными мыслями.

Ему стало бы легче, если бы не было ни того ни другого. Картина — новая и раздражающая, а мысли — старые и неотступно мучительные.

Он поглядел на изображение, и тишину заполнил голос, которому когда-то зачарованно внимали тысячи прихожан.

— Итак, Помазанник [2], вот и наступает воскресное утро. Грядут твои агнцы, а за ними крадется волк.

Энтони не ждал ответа. Святой отец перестал верить в него в тот день, когда сложил с себя обязанности настоятеля одного из наиболее престижных протестантских храмов Новой Англии [3].

Он придвинулся ближе. Казалось, четыре лика соединились в один, но Хэкворт все равно не видел их, целиком уйдя в себя.

— Один бездомный агнец, один побитый, а двое маленьких до того голодны и напутаны, что разучились смеяться. Представь себе, Джей Си [4], детей, которые забыли, что такое смех. Если, конечно, когда-то они это знали.

Энтони глядел на картину, но его внутреннему взору представало иное зрелище. Он видел алтарь, накрытый белоснежным полотном, простой золотой крест и дароносицы из полированного серебра, наполненные хризантемами, далиями и фруктами осеннего урожая. Все дары благословенной Богом земли на Божьем столе. Для людей, удостоенных Божьей благодати.

— Один бездомный, один побитый, двое голодных и напуганных, — тихо повторил он. — И еще один, разговаривающий с Господом, в которого больше не верит. Вот что такое Божье царство на земле, Джей Си. Добро пожаловать в Кейвтаун. Добро пожаловать в церковь Двенадцати апостолов.

Вечность, в которую Энтони тоже не верил, молчала. А затем, приветствуя наступление воскресного утра, в трех кварталах отсюда зазвонили колокола католического храма святого Павла.

— Жаль, Помазанник, но ничего не поделаешь, — отворачиваясь, сказал священник. — Тебе меня не одурачить. Теперь я слишком хорошо тебя знаю. Если бы у тебя был голос, он бы прерывался от слез.

Кэрол Уилфред была разбужена отдаленным колокольным звоном. Этот звук смешивался с какофонией автомобильных моторов, джазовым завыванием, доносившимся из тарахтелки какого-то тинейджера, и воплями соседского ребенка.

Девушка открыла один глаз и поняла, что на самом деле время более позднее, чем ей казалось. Открыв другой глаз, она увидела, что, перед тем как лечь спать, в темноте надела зеленые боксерские трусики, совершенно не подходившие к красной шелковой ночной рубашке.

Уж лучше было бы спать голышом, подумала она. Слава Богу, что сегодня утром рядом с ней не было никого, кто мог бы стать свидетелем этого конфуза.

Впрочем, такого свидетеля не было не только сегодня утром, но давным-давно…

Кэрол медленно села и тряхнула копной темных волос, которая согласно широко распространенному дурацкому стереотипу не соответствует типичной внешности медицинских сестер. Волосы у нее были длинные, пышные, непокорные, и она гордилась ими. Даже собранные в узел на затылке, они умудрялись лезть в глаза и уши, а локоны спадали на шею.

Когда девушка окончательно стряхнула с себя сон, стоявшее рядом с кроватью зеркало напомнило, что и все остальное в ее внешности не вызывало ассоциации со спокойными голосами и добрыми руками. Необычными чертами лица Кэрол была обязана нескольким поколениям иммигрантов, избравших Кейвтаун своей первой остановкой в Соединенных Штатах Америки. Некоторым счастливчикам удавалось перебраться в более благодатные места, но не раньше, чем они обогащали местный генофонд одной-другой чертой или характерной особенностью.

Большие миндалевидные глаза, которыми ее наградила некая таинственная страна, такие голубые, почти лазурные, что на память тут же приходили ясноглазые норманны. Смуглая ореховая кожа — явный дар матери, наполовину эфиопки, но не отца, в жилах которого текла кровь викингов. Смесь африканского солнца и скандинавских морозов снабдила Кэрол щедрой улыбкой и благоразумием не злоупотреблять ею. В тех редких случаях, когда девочку хвалили школьные учителя, они называли ее внешность броской или интересной. Эпитет «красивая» приберегался ими для барышень с более благородной родословной.