Воскрешение из мертвых - [84]

Одним словом, как ни рассуждай, а вывод все-таки лишь один: уж если ты решил обрести самоуважение, то не начинай с поблажек и послаблений.

22 октября, четверг.

Как хочется все-таки отыскать хоть какие-нибудь оправдания для себя, для своего прошлого, как старательно мы порой это делаем! Как баюкаем мы свою совесть, находя достойные и, разумеется, вполне объективные причины своих слабостей и пороков, своих постыдных поступков и позорных провалов!

Вот и я теперь, оглядываясь назад, готов шею вывернуть, лишь бы изыскать пристойные объяснения того, что произошло со мной. Ведь куда как приятнее и благороднее сознавать себя жертвой времени или суровых обстоятельств, чем обыкновенным безвольным неудачником!..

У кого-то я однажды вычитал мысль, будто ничто так не развращает нас, ничто так не растлевает и характер и волю, как не востребованные обществом возможности, как способности, которые остаются нереализованными. И если считать это утверждение правильным, я как раз и есть самый натуральный человек невостребованных возможностей.

Каретников, например, называет наш НИИ шрифтов театром абсурда. И он недалек от истины.

Чего стоила, например, та ученая дама, которая на первых порах оказалась моим руководителем! Всю жизнь, считалось, она занималась исследованиями одной темы: «Газетный шрифт и его восприятие различными возрастными категориями». Ее открытия, как правило, не простирались дальше того, что читатели возрастной категории от 50 лет и выше при чтении газет «нередко пользуются специальными оптическими устройствами, состоящими из двух линз и оправы»… Зато как клокотала она энергией, как закатывала глаза от гордости, как впадала едва ли не в экстаз, когда отделу поручили провести научное обоснование выбора шрифта для двухтомного собрания сочинений весьма видного тогда, а ныне уже почти совершенно забытого политического деятеля! О, это была целая эпопея! Яков Аркадьевич не отставал от нее в своем служебном рвении, в благоговении перед величием задачи, им порученной. Образцы шрифтов то развешивали на стенах, то раскладывали на полу, и уже упомянутая дама то разглядывала их через лупу, то зачем-то громоздила табуретку на стол и, забравшись на это хрупкое сооружение, едва не касаясь головой потолка, озирала, так сказать, с высоты птичьего полета образчики изучаемого шрифта. И все это длилось часами, днями, даже неделями. Совещание проводилось за совещанием, комсомольское собрание, профсоюзное — все сотрудники призывались проникнуться пониманием чрезвычайной важности и почетности порученного им дела. Это была едва ли не единственная на моей памяти полоса кипучей деятельности, захватившая наш отдел. Имела ли эта деятельность хоть какой-нибудь практический смысл — это так и осталось для меня загадкой: через некоторое время я обнаружил, что двухтомник был благополучно набран и отпечатан шрифтом, отличным от тех, вокруг которых велись в нашем отделе столь бурные дебаты… Вероятно, это попросту был тот шрифт, который оказался в наличии в типографии.

Работать рядом с людьми, которых ты в глубине души не уважаешь, считаешь смешными, ничтожными, потешаться над их нелепыми потугами выдать мыльные пузыри за нечто значительное и многотрудное, и вместе с тем каждодневно улыбаться им приветственно, внимать их рассуждениям и покорно выполнять их указания — уже одно это разве не есть признак нравственного падения? И не там ли, не в этих ли неестественных отношениях, не в том ли, что хоть и вынужденно, как казалось мне, но я тоже играл отведенную мне роль в этом театре абсурда, в этом раздвоении между желаемым и действительным, и крылись истоки моего погружения в пьянство? Разве я не пытался таким образом уйти, укрыться от реальной, окружавшей меня жизни?..

Да, что ни говори, а мы действительно мастера придумывать запоздалые оправдания!

23 октября, пятница.

Оказывается, мне надо заново учиться тому, что я назвал бы искусством времяпрепровождения. Я вдруг обнаружил, что, с тех пор как перестал пить, у меня, в моих вечерах например, образовались пустоты, которые я не знаю, чем заполнить. От многого, что интересовало меня когда-то прежде, я успел отвыкнуть. Каких-либо особых увлечений у меня нет. Если и были, то сплыли. В юности я увлекался шахматами, играл в волейбол — где все это? Есть люди, которые увлечены работой. Для меня, ясное дело, это не тот случай. Я не коллекционер, не рыбак, не охотник, не садовод — этих «не» можно набрать бесконечное множество. Что же остается? Друзья? Общение с ними? С кем? С Покатиловым? С Юркой Хвощем? Так без бутылки они что автомобиль без бензина. Это любимое Юркино выражение. С другими же моими друзьями, с кем я был близок в юности, связь давно прервалась. Не до них мне было. Пойти со Светланой в гости? Так где гости, там и застолье. Сразу начнется: как не пьешь? да почему не пьешь? — да едва ли не соболезнования. Противно. Как говорит один мой знакомый, нынче непьющему человеку и податься некуда.

Шутки шутками, а превращаться в диванно-телевизорное существо у меня нет охоты.

Проблема!

24 октября, суббота.

У Лариски день рождения. Ей исполнилось восемь лет.