Восковые куклы - [21]

«Изюм пахнет пылью, — подумал Ральф Афанасьевич, — а умирать, наверное, так жутко».

— Они уже ушли! Надо же, как я увлекся! Наверняка на этот французский фильм в Голубом зале. Идем скорее…

Они разом поднялись и, отодвинув стулья, помчались к выходу, словно молодые студенты, решившие за кем-то приударить. Затем втиснулись в зал, успешно обминув фигуру в синем чешуйчатом платье, и, не нашедши искомый предмет, остановились в проходе, переводя дух. На сцене уже топтались французский и канадский послы, а тапер наигрывал мелодии Шарля Азнавура, глядя куда-то вглубь сцены, где был приготовлен для этих послов огромный букет. Француз в сером костюме заговорил, и слова его перевел тридцатилетний застенчивый мальчик, сухощавый, нежный, который постоянно вытягивал шею, будто ожидая похвалы от мамы, сидящей в первом ряду. Господа в костюмах на все лады расхваливали сладкую идею франкофонии, обменивались объятьями и млели, упоминая бесподобного режиссера, после ведущий назвал переводчика весьма способным юношей и попросил присутствующих его приветствовать. Тридцатилетний мальчик зарделся от смущения. Восторженные галломаны, разразившись сперва аплодисментами, замерли в ожидании видений варенской ночи, открывавшихся им без всякого перевода.

2

Следующий показ совершенно утомил его. Возбужденная публика покидала зал неспешно, каждый был вежлив и старался пропустить вперед другого, и вся пламенеющая энергия, высеченная невообразимым стечением образов и идей на экране, изливалась более в словесном общении, нежели во взаимных действиях. Ральф Афанасьевич продвигался сначала за каким-то миниатюрным старичком с удивительной шевелюрой, пышной, но совершенно плоской, похожей на крону итальянской сосны, и все пытался угадать кто это, но у него не получалось. И Ральф Афанасьевич утешил себя той мыслью, что это, видимо, один из многочисленных гостей фестиваля.

Затем течением публики его снесло несколько в сторону, и шел он теперь за стройной рыжеволосой барышней, обернутой в тонкий цветастый шелк. Он поднял было руку, чтобы стереть пот со лба, но рыжие волосы барышни зацепились за пуговицу его рукава и так спутались, что старику пришлось долго возиться, отделяя один за одним длинные каштановые волоски. Вся процедура эта привела его в такое смущение, что он раскраснелся и разволновался, тем более что барышня всего этого не замечала, а его причастность к ней заметна была только посторонним, которые все чаще обращали внимание на старика, спешившего за барышней и привязанного к ней ее же волосами. Барышня глубинной связи этой никак не могла заметить и со всей поспешностью стремилась вперед, волоча за собой раскрасневшегося старца.

Наконец, распутавшись с ней, он очутился в холле, где ему тут же вручили оценочные билетики, в которых указаны были названия фильмов, имена режиссеров и страны, из которых они явились, а также имелось место для оценки. Все эти фильмы только что были показаны в зале, но некоторые из них он уже сейчас не мог вспомнить. Ральф Афанасьевич, обрадованный тем, что хоть как-то может себя занять и успокоиться, сел в кресло и принялся оценивать предложенные фильмы. Увлекшись этим занятием, он и не заметил, как подкрался к нему Михаил Никифорович и, выхватив из его рук билетики, закричал:

— Ага! Проворонил даму, старая развалина! Сейчас поглядим, что ты выбрал… Итак, «Время закрытия». Балинт Кеньореш. Этот угрюмый, упадочный венгерский опус, всецело посвященный закату и умиранию духа, как выразились бы наши критики. Конечно же, — он отчаянно зашипел, и от этого шипения Ральфа Афанасьевича невольно передернуло. — «Крыши»! Янес Фисшер, Швеция, шесть минут… и «Похороны последнего цыганского барона» Джейн Рогойски. Блестяще, иного я от тебя и не ожидал сегодня. «Пенальти» ты, конечно же, не отметил, ручаюсь, ты даже не вспомнишь сейчас, о чем этот фильм, и об израильской «Лулу» тоже запамятовал…

Он отвлекся. Мимо прошел молодой переводчик, который не так давно срывал аплодисменты у микрофонной стойки.

— Вовсе неправда ваша, Михаил Никифорович, я только путаюсь в решении относительно этих картин, я не могу рубить сплеча и так просто оценить то, что мне, старику, может быть, и не совсем понятно касательно проблем молодости. А вот что я действительно не могу вспомнить, о чем это, — он указал пальцем на какую-то строчку в оценочном билетике, — никак не вспомню и все мучаюсь…

— Ну, Ральф Афанасьевич, вы уж совсем сдали, если не заметили, что фильм длится девяносто минут, и посмотреть его сейчас вы никак не могли, а нетрудно догадаться. Он начнется через полчаса в Красном зале. Я обязательно пойду, говорят, замечательный светлый фильм, не лишенный, однако, некоторого трагизма и такой прозрачной философичности, присущей только восточным культурам. Составите мне компанию?

— Такая незадача, Миша, я договорился встретиться здесь с семьей, и через полчаса мы идем в Голубой зал смотреть «Охоту на бабочек» Иоселиани, ради чего, собственно, я сюда сегодня и выбрался… Даже не соображу, как поступить.

— И в который раз ты собираешься смотреть «Охоту на бабочек»? Мы же с тобой вместе были на премьере. Или ты хочешь уверить меня, что желаешь снова насладиться сценой прибытия поезда в первых кадрах? Нет, ты что-то темнишь…