Восковые куклы - [20]

Прежде чем зайти в кафе, он задержался у двери, ведущей в Голубой зал, и разобрал надпись: «La Nuit de Varennes. Ettore Scolla. 1982». Фильм должен был начаться через полчаса, и он решил заглянуть туда после кафе, потому как до назначенной встречи с семьей оставалось еще достаточно времени. В кафе стоял неуемный гомон, не пьяный, однако, гомон, более свойственный вечернему времени, но гомон напряженный, жесткий, резкий. За ближним столиком, едва освещенный желтым граненым фонарем, склонившись над кофе, сидел его друг, Михаил Никифорович, бывший многие годы его любезным помощником и советчиком, теперь же обветшавший, заброшенный, бессмысленно ютившийся в углу, оглушенный буйством молодой поросли. Ральф Афанасьевич взял себе взбитых сливок со свежими абрикосами и молча подсел к другу.

— Как тебе нравится эта дама за противоположным столиком? — спросил у него Михаил Никифорович, воздержавшись от приветствия и указывая на даму десертной ложечкой, — сущий порох, не находишь?

Ральф Афанасьевич через силу обернулся в сторону, отмеченную десертной ложечкой Михаила Никифоровича, и увидел там худенькую темноволосую даму, одетую в длинное платье с капюшоном, плотно обтягивающее фигуру. Она резко взмахивала левой рукой (кисть ее руки казалась совсем крошечной) и что-то почти кричала на турецком языке, так что Ральф Афанасьевич невольно припомнил атмосферу стамбульского базара. Лицо дамы хорошо освещалось, и можно было рассмотреть его черты во всех деталях. Брови ее были несколько тяжеловаты и чуть не срастались над переносицей, да и над верхней губой темнели волоски. Впрочем, излишняя оброслость, считал Ральф Афанасьевич, ничуть не портит турецких женщин. Зато эти высокие, ясно очерченные скулы, большой красивый рот и особенно напряженный, подчеркнутый резкими тенями усталости взгляд казался скорее взглядом воина, нежели взглядом женщины. Что и говорить — и профиль, и стать — львиноголовая богиня Сохмет.

— Нахожу, — ответил Ральф Афанасьевич и проглотил абрикос, — вы знакомы?

— Едва. Она чересчур стара для меня, скажу тебе по секрету, ей тридцать восемь. А по виду не скажешь, — от этой подагрической молодцеватости у Михаила Афанасьевича зарделись щечки, — впрочем, если в разговоре упомянешь ее многострадальных курдов, можешь считать эту даму своей на весь вечер. Кажется, ее ничто больше не интересует.

— Когда будут показывать ее фильм? — вяло поинтересовался Ральф Афанасьевич, так, для поддержания разговора.

— Показывали вчера после семи, но если ты собираешься с ней знакомиться, я вкратце расскажу, о чем он, а не то и разговаривать с тобой не пожелает. Видишь того, с глянцевитой головой? Он так увлекся проблемой горных курдских земель, познакомившись с мисс Устаоглу в Амстердаме, на ее премьере, что она пригласила его к себе в Стамбул, и он неделю жил у нее, в древних зачарованных комнатах, все окна которых выходят прямо на Золотой Рог… — Михаил Никифорович причмокнул и зажмурился.

Ральф Афанасьевич уже не слушал своего друга, он почему-то подумал, отчего у того такая крепенькая и плотная борода, едва подернутая сединой, а виски и челка такие жиденькие и блестящие, будто облиты репейным маслом. На самом деле, он стеснялся начать совсем уже стариковский, но важный для него разговор. Вовсе не с кем было ему теперь поговорить об этом, и он решился:

— Послушай, Михаил, какая-то странная боль меня тревожит, где-то здесь, — он схватился за сорочку большой своей, волосатой, в маленьких трещинках лапой. — Вот при ходьбе и после еды, особенно после еды… Такие неприятные сковывающие ощущения… Но стоит остановиться — и эта скованность исчезает. А боль, скажу тебе, страшная, так и пронзает даже левую руку вот до локтя, и левую часть шеи, и лицо… И становится как-то дурно и страшно, очень страшно…

— О, я тебя не узнаю, старик! О чем ты говоришь, встряхнись, отвлекись ты от этих недостойных мыслей! Я тебя сейчас с дамой буду знакомить! С дамой! Совсем ты стариком стал, заплесневел у себя в кабинете со своим глиняным Бодхисаттвой. Кстати, он еще не разбился? Главное, начни разговор с того, что, мол, как это так получилось, что турецкие власти запрещают показ фильма? Вся, мол, просвещенная Европа возмущена! Тут ее и зацепит, а дальше уже сам разберешься…

Он устроился поудобнее и продолжал:

— А теперь слушай внимательно. Этот ее фильм — обычная история о трех молодых идеалистах, чьи тропы пересеклись, как это водится, совершенно случайно. Главный герой — курд, симпатизирующий коммунистам. Несложно догадаться. Он подружился с таким наивным, я бы даже сказал, слишком наивным, рабочим, спас его в стычке с футбольными фанатами. А девушка этого рабочего, конечно же, сначала принимает нового друга не очень ласково, а потом все больше и больше симпатизирует ему. Но суть не в том. Когда, наконец, мальчика забирает полиция, приняв за курдского террориста, над ним измываются только за то, что у него слишком темная кожа, и он умирает в тюрьме… И тот славный эпизод, когда друг помещает тело главного героя в простой деревянный гроб и отправляет в «путешествие к солнцу» — фильм так называется, я тебе говорил — к маленькой деревушке недалеко от иракской границы, где желает его похоронить! — Михаил Никифорович снова причмокнул. — Чудо!