Восхождение Рэнсом-сити - [5]

Многие считали, что она – болезнь, конечно, а не Мэй – была проклятием Первого Племени. Возможно, где-то в глубинах, куда шахтерам мистера Грейди не стоило соваться, эти люди Первого Племени оставили подарочек для захватчиков. Вырезанное на стене слово. Проклятие, отраву. Кто-то из работников Грейди пытался собрать людей, чтобы прочесать пещеры к югу от города, где, по слухам, все еще свободно жили несколько семей, принадлежащих к Племени. Я знаю, потому что их представители пришли к отцу и звали его с собой. Он велел им идти по домам и не валять дурака, и они пошумели, но послушались.

Я все слышал, лежа в своей постели.

Скорее всего, рано или поздно толпа все равно бы собралась, и дело могло кончиться плачевно, но недели через две болезнь прошла. У всех, кроме меня, но я всегда был странным ребенком, не желавшим походить на других.

Прежде я жил в одной комнате с сестрами, отгородившись от них занавеской для приличия, но теперь лежал в карантине. Кладовую отдали под лазарет. Там было холодно и пахло пылью и камнем, а из мебели стояло только два шкафчика из старой сосны. Отец закрыл ставни на окнах по совету доктора Форреста, работавшего в шахтах Грейди и считавшего солнечный свет причиной перенапряжения нервной системы или какой-то подобной чепухи. Свечи тоже были запрещены. Комната располагалась в конце длинного коридора, который из-за своей формы обладал свойствами чего-то вроде камеры-обскуры, так что настоящий свет проникал в комнату лишь изредка, когда были одновременно открыты некоторые из дверей. В остальное время все в ней было серо. Я потел, трясся в ознобе и ничего не ел. Недуг мой был окутан тайной, и, когда доктор Форрест приходил ко мне, не заходя за порог и прикрыв рот тряпицей, в его глазах читалось что-то вроде благоговения. Отец был не в силах на меня смотреть, а сестры навещали, но, не желая показаться неблагодарным, все же признаюсь, что в бреду я не всегда их различал. Доктор Форрест шептал моему отцу в коридоре, что совершенно необъяснимо, почему я до сих пор жив. Не буду лгать, мне было очень страшно, но затем я уверился, словно доказав себе это с математической точностью, что не умру, это исключено, потому что меня ждет нечто большее. Оставалось только дотерпеть. В лазарете было мало развлечений и много неудобств. Я не намерен разжалобить вас – мне кажется, что у многих так проходит вся жизнь, мне же большей частью повезло.

Именно во время моей болезни в город пришла Линия.

* * *

Как я уже говорил, Восточный Конлан находился на южном краю владений Линии. До моего рождения город никому не принадлежал, и местные законы сводились к тому, что скажет мистер Грейди. Минул расцвет и упадок Красной Республики, а Восточный Конлан вежливо отказался от всех предложений федерации и не подписал Хартию, но продавал Республике уголь на нейтральных условиях. Когда я был мальчишкой, кто-то говорил, что мы принадлежим Джасперу, хотя я толком не понимал, что это значит. Я никогда не интересовался политикой. Но земли Линии пролегали недалеко нас, и даже ребенку было ясно, что ее влияния нам не избежать. Если подняться на холм к северу от города и пристроиться где-нибудь повыше среди многочисленных хранилищ, пристроек, кранов, груд хлама и непомеченных стволов шахты Грейди, то в ясный день можно было увидеть на горизонте черное пятно. Возможно, это была Хэрроу-Кросс – старейшая и крупнейшая станция Линии, с ее огромными дымящимися фабриками и укреплениями, которые не описать словами. А иногда, если ветер дул в нужную сторону, до города доносился шум Локомотива, который шел через континент где-то вдали, и кругом наступала напряженная тишина, словно любой, кто подаст голос, мог угодить ему под колеса.

Мистер Грейди был единственным владельцем своего дела, но все знали, что «Конлан-Коал» принадлежит Линии. Это послужило причиной некоторых из упомянутых мной драк, хотя большинство из них начиналось из-за женщин, денег или вообще без причины. Даже Грейди продавал большую часть добытого угля Линии, как бы ему это ни не нравилось. Их фабрикам беспрестанно требовался уголь, и никто в мире не мог столь же щедро за него платить. В остальном линейные в наши дела почти не вмешивались.

Однажды, пока я потел и блевал, сестры хлопотали по хозяйству, доктор Форрест дремал на стуле в коридоре, поставив рядом бутылку, а отец ушел по делам, по дороге, ведущей в самый центр города и служившей прежде в основном для повозок, проехали три большие черные машины. Моторы машин не заглохли после того, как из них показались пассажиры, и тарахтели весь вечер, словно стая саранчи. По крайней мере, так сказала Джесс, слышавшая об этом от моего отца. И все же, когда ночью Джесс тайком выскользнула из дома, чтобы посмотреть на приезжих, они уже легли спать – сестра была разочарована тем, что линейные спали, как обычные люди, – а их машины стояли на дороге в тишине. Джесс сказала, что машины были теплыми на ощупь. Не верю, что она осмелилась их потрогать.

Линейные заняли комнаты в самых просторных домах на главной улице. Сняли, реквизировали или и то и другое. Их было около двенадцати – как я заметил, линейные часто ходят такими группами. Некоторые из них были солдатами – в черной форме, с мертвыми глазами, вооруженные до зубов. Некоторых, за неимением лучшего слова, можно было назвать дельцами. Говорили, что они привезли с собой множество сложных механизмов таинственного вида и предназначения. Возможно, у них имелись скрытые мотивы, низменные, противоестественные и известные только Локомотивам, чей разум не похож на наш, но их явная цель в этом городе была достаточно проста. Им были нужны шахты Грейди.