Восхождение Рэнсом-сити - [4]

Я всегда был равнодушен к шахтерскому ремеслу. Однажды, когда я едва был взрослому по колено, мне встретился мистер Грейди. Он уже тогда был очень стар, худ и пылен, как уголь. Он пришел к моему отцу, чтобы уладить чьи-то похороны – помнится, будто свои собственные, хотя, возможно, все это лишь плод моего детского воображения. Старик похлопал меня по плечу и спросил, приду ли я когда-нибудь к нему работать. Я сказал, что лучше уж сбегу из города и буду жить дикарем вместе с Племенем, даже если они захотят меня съесть. Мистер Грейди спросил почему, а я ответил, что шахтером работать скука смертная: спускаешься каждый день в темноту, потом поднимаешься обратно, и так день за днем с тех пор, как люди впервые появились на Западе. Я сказал, что грядет новое время и я вижу будущее, в котором люди не будут надрываться, как скот. Мистер Грейди дал мне четвертак и сказал отцу, что язык у меня без костей, но держать его за зубами я не умею, так что, кроме этого четвертака, честных денег мне в жизни не видать.

* * *

Мой отец не был шахтером и ни на кого не работал. Он зарабатывал на жизнь похоронами и погребениями, нужда в которых из-за условий в шахтах не ослабевала никогда. Он не был уроженцем Восточного Конлана и меньше всего был на него похож. В юности он пришел в наш западный край из-за гор, из далекой и жаркой страны Иудеи, которая всегда казалась мне необыкновенно волшебной и очень странной, так что стоит мне встретить какого-нибудь человека из той части света, как я тотчас начинаю засыпать его вопросами до тех пор, пока ему не захочется убежать от меня на край света.

Думаю, мой отец был образованным человеком – возможно, священником, или доктором, или кем-то вроде этого: он никогда не говорил о своем прошлом. Не знаю, что он искал, когда пришел на Запад, но в Восточном Конлане он нашел мою мать.

Отец был великаном в городе коротышек. Невозможно было представить его спускающимся в шахты Грейди – он не склонял головы. Его борода была всегда безупречно подстрижена – слишком безупречно для Восточного Конлана, где мужчины либо сбривали бороду полностью, либо зарастали, как медведи. Вместо занятий спортом отец любил подолгу бродить в одиночестве. Он был невероятно силен – во всяком случае, так мне казалось. Он таскал камни выше меня и легко вырезал на них имена и даты, словно записывал цифры в гроссбухе.

Его настоящее имя было не Рэнсом. Оно звучало немного похоже на «Рэнсом» на языке, который был слишком сложен для простого люда из городков вроде Конлана, так что отец назвался Рэнсомом. Он был скуп на слова, и я запомнил, что макушка его большой черной головы была совершенно лысая, и, даже будучи чуждым религии, он заботился о вдовах и умерших с достоинством священника. Он часто цитировал разнообразные Писания на разных языках, но ни в одно из них не верил. Шахтеры Восточного Конлана тогда тоже не верили в Бога и довольствовались теми простыми обрядами, что мой отец для них совершал.

Мать умерла вскоре после моего рождения. Она была бледной, красивой, с веснушками, и мне жаль, что больше я ничего не могу о ней сказать. Джесс говорила, что глаза у матери были зеленые, но на отцовских фотографиях лицо у нее всегда было расплывчатым и коричневатым, словно она смотрела на нас из-под земли, в которой покоилась. У меня три сестры: Джесс, Сью и Мэй. Два старших брата умерли во младенчестве. Немалая утрата. Мы, выжившие, работали на отца, едва научившись ходить. У меня это получалось из рук вон плохо.

Однажды отец собрал нас в своей мастерской, где кругом была пыль, лежали тяжелые орудия и валялись осколки камня. Высоко на полке, до которой мне было не дотянуться, стояли человеческий череп и пыльные книги на языках Старого Света, которые я не мог прочесть, хотя мне очень хотелось. Еще там были фотографии моей матери и кое-какие забавные сувениры из яшмы и слоновой кости. Отец сел за свой стол, по очереди смерил каждого из нас взглядом и глубоким, гулким голосом объявил, что долго думал о нашем будущем и о том, что случится, когда его не станет. Отец напомнил нам, что ничто на земле не вечно, все рано или поздно нисходит во тьму и он однажды тоже исчезнет. Он сказал, что, когда это случится, Мэй пойдет на попечение церкви, Джесс придется найти работу в Джаспере или Гибсоне, а Сью должна выйти замуж, взять на себя управление семейным делом и вести его как следует. Я почесал свои болячки и спросил, что же делать мне, и отец после долгого молчания ответил, что много месяцев ломал над этим голову, обращаясь к мудрости веков, вспоминая старейшин Древней Иудеи и мудрейших чародеев Племени, но так и не смог понять, какой из меня может выйти толк.

* * *

Вскоре после этого я заболел.

Поразивший меня недуг пришел из шахт Грейди – чрево земли извергло его на поверхность из темных недр. С лихорадкой слегло с десяток шахтеров – сильных мужчин, привыкших к тяжелому труду. Не все из них выжили. В наш дом болезнь, должно быть, занес один из погибших, хотя в том не было его вины. Мэй тяжело проболела неделю, и, возможно, именно поэтому впоследствии не могла иметь детей, из-за чего сделалась чертовски набожной. Не знаю наверняка, но теперь, когда я изложил эти неприятные для сестры размышления на бумаге, мне остается надеяться, что бедняжка Мэй их никогда не прочтет.