Восхождение: Проза - [10]

— Хорошо, понятно, — сказал Алексеевский и положил трубку, чувствуя, что настроение его после разговора с Павловском заметно улучшилось. Он убрал все бумаги, папки, довольно оглядел чистый стол; шевельнулось в душе смутное предчувствие — не вернется больше сюда…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

На меловатскую унылую округу пала холодная белесая мгла, затопила ее сыростью, разлеглась хозяйкой в пустых неоглядных полях. С утра потянул ветер, дороги схватились ледком, затянулись прозрачным стеклом лужи.

В волостном Совете холодно. Слабая печурка радостно и прожорливо глотает подмерзший, принесенный со двора хворост.

Председатель волисполкома, Клейменов, — в шапке, в накинутой на сутулые плечи шинели, лицом черный с лета и хмурый — оторвался от окна, обернулся.

— Вот, считай, и третью годовщину своей власти празднуем, — сказал он секретарю, смешливой молоденькой Лиде. Она сидела за столом, в пальто и теплом платке, кокетливо, шалашиком, стоящем над ее выпуклым немного лбом, смотрела на Клейменова весело, озорно.

— Кулачье да разная контра небось радуются, что год нынче голодный, — продолжал Клейменов, — засуха, неурожай. А мы с продразверсткой к народу приступаем, хлеб требуем, по сусекам скребем… Все врагам нашим на руку.

Клейменов, свернувший цигарку, выхватил из печки уголек, вертел его в пальцах, прикуривал; подошла к печке и Лида, тянула руки к самой дверце.

— Ругать нас в уезде будут, Макар Василич, — сказала она, снимая с кончика пера волосок. — Скажут, в Меловатке работают плохо.

— Плохо! — согласился, дернувшись, Клейменов. — А с другой стороны, из уезда, а пуще из губернии просто глядеть: спустили бумагу, а ты сполняй. А поди у того же Рыкалова возьми хлеб. Ведь знаю, где он, собака, зарыл его, а выколупнуть — руки у нас с тобой коротки, Лидуха. Да ты пиши, пиши!

— Как писать-то, Макар Василич?

— Ды как… — Клейменов в раздумье поскреб колючий подбородок. — Председателю Калачеевского уезда… Не, Калачеевского уисполкома, поняла? Дуганову. Сообчаем, што по Меловатской волости, а также в целом по сельсоветам…

— «Сельсоветам» — с большой буквы? — Лида задержала над желтой, линованной от руки бумагой перо.

Клейменов растерянно поморгал глазами.

— С большой! — сказал потом уверенно. — Советы все с большой буквицы пишутся — хоть сельские, хоть какие. Власть наша, уважение к ей.

Лида, от старательности высунув кончик языка, снова принялась выводить слова:

«Сообчаем, что по Меловатской волости хлебозаготовки выполнили на 2 процента, так как кулаки и имущие середняки прячут хлеб и добровольно не отдают его в ссыпные пункты…»

— Погоди-ка! — Клейменов поморщился. — Ты про то, что не отдают, не пиши. Я за Рыкаловым да за Фомой Гридиным тенью ходить буду, волком и лисой стану, а хлебушек у них вырву!.. Пиши, далее, Лидуха: «Товарищ Дуганов! Хлеба покамест мы выполнили по Меловатской волости… Не, лучше так: хлеба, что спущено нам уездной бумагой, мы покамест не заготовили, так как разная контра и сволочь-кулак…»

— «Сволочь» с мягким знаком али как, Макар Василич? — снова спросила Лида, подняв голову.

— Эт для чего с мягким-то? — вскинул на нее строгие глаза председатель волисполкома. — Рыкалов да Фома Гридин — и с мягким?! Они тебе смягчат, попадись только! Сволоч она и есть сволоч! Так и пиши. От ней одно шипение и злоба.

Довольный сказанным, Клейменов принялся ходить по комнате, полы шинели разлетались в стороны; задымил с наслаждением самокруткой, сказал спокойнее, мечтательно:

— Эх, Лидуха, жись у вас, молодых, будет. Ленин говорил, что коммунизм строить начнем, всем будет при нем радостно. Одним бы хоть глазком поглядеть.

— Дети твои увидют, Макар Василич.

— Увидют! — Клейменов светло улыбнулся. — А пока что хаты вместо соломы железом покроем, электричество, как в городах, проведем. Машинку тебе, Лидуха, печатную купим. Будешь, как городская какая мамзель, сидеть, тюкать пальцами-то. Как пулемет, вон, «максим»: та-та-та…

Лида смеялась, слушала Клейменова с удовольствием, живо представляя себя в белой блузке и с прической. А машинка печатная и правда как пулемет: та-та-та…

Оба они вдруг повернули головы, насторожились: донесся до слуха то ли топот, то ли крики. Клейменов в два прыжка пересек комнату, потеснил Лиду от окна.

— Банда! — вырвалось у него удивленное.

Пригнувшись к лукам седел, скакали по улице Меловатки разномастно одетые конники, размахивали тускло взблескивающими клинками. Кто-то вел их прямо к вол-исполкому…

…Убили Клейменова тут же, во дворе. А спрятавшуюся в чулане Лиду выдернули на свет, поставили перед Гончаровым, и тот, ухмыляясь, сально оглядывая девушку, стал допрашивать:

— А ты тут чего забыла, красавица? Советской власти сочувствуешь, а?.. Чья будешь-то?

— Соболева я. Местная.

Марко́ обошел Лиду вокруг, плеткой потыкал ей в талию, в бедра, протянул:

— Гарна дивчина-а… Придется тебе с нами поехать.

— Никуда я не поеду. Не поеду! — забилась в плаче Лида.

— Ну, тогда придется к стенке стать… Цыц, дура! При штабе будешь.

Бандиты между тем носились по селу; то там, то здесь гремели выстрелы — грабили. К ночи длинный обоз двинулся из Меловатки на юг, к Россоши.