Восемнадцатый лев. Тайна затонувшей субмарины - [35]
– Я – внук старшего лейтенанта Александра Берга. Вы его знали по лагерю под именем матроса Антона Никифорова, – ляпнул, точно бросился с обрыва в воду, Юра, и удар Лены ногой под столом запоздал на долю секунды.
Матвеев, выслушав это признание, молча встал и вышел из комнаты. Круглые электронные часы над дверью отщелкивали бесконечные минуты – он все не появлялся, точно забыл о гостях. Лена, скрипнув стулом, сменила позицию, села, полуотвернувшись от Юры. Маленькая ракушка ее уха пылала от гнева.
Дело сделано, и будь что будет. Юра с удивлением обнаружил, что совершенно успокоился, как человек, годами доказывавший свою невиновность и вдруг обнаруживший, что все аргументы исчерпаны и судья готовится зачитать приговор. От нечего делать он принялся разглядывать гостиную. Мебель из ИКЕА. Минимализм тридцатилетней давности. В книжном шкафу – экспозиция блеклых цветных фотографий 70-х годов: еще не старый хозяин квартиры с какой-то женщиной на фоне разных коллизеев и эйфелевых башен. «Поездил краснофлотец по миру, когда дома и в Болгарию не пускали и печать была черно-белая», – подумал с неожиданной обидой.
На стене, там, где в обычных шведских домах висели пейзажи с морем, островами и яхтами, красовалась картина, выполненная в том же аляповатом духе, но с другим сюжетом: в бурных синих волнах летел серый военный корабль под бело-синим флагом со звездой, на него пикировали самолеты с крестами, до неба вздымались кусты бомбовых разрывов. Краснофлотец Матвеев, драпанув в страну с кисельными берегами, ежедневно доказывал самому себе, что тоже понюхал пороха.
– Похож на деда, – откуда-то сзади раздался голос хозяина.
Юра дернулся. Оказывается, квартира Матвеева была анфиладного типа. Выйдя из гостиной, старик подобрался в своих войлочных тапочках к гостям с тыла и все это время разглядывал их сквозь стеклянную дверь.
Матвеев плюхнул на стол альбом с фотографиями, сверху положил большой раскрашенный снимок двух краснофлотцев: на одном был он сам, на другом – Юрин дед. Оба стояли, обняв друг друга за плечи, сбоку у каждого по велосипеду. Форменки, клеши – все новенькое, с иголочки. Надпись гласила: «Бюринге, июль 1943 г.».
Юра не удержался, наклонившись, взглянул на себя в зеркальное чрево серванта: бабка столько лет твердила, что внук получился никудышный, полная противоположность ее кумиру, что он как-то не задумывался о внешнем сходстве.
– Значит, старший лейтенант Александр Берг… Он мне не говорил, хотя в друзьях ходили, – Матвеев побарабанил тонкими пальцами с желтыми ногтями по столу.
– Какая на вас форма, точно из магазина, а ведь вы в лагере уже сколько были, – прервала его размышления Лена, которой перешла фотография после Юры.
– Так и есть, из магазина. Погодите, сейчас покажу, – Матвеев исчез в другой комнате, вскоре появился с темно-синей форменкой в руках. – Вот смотрите! – он вывернул подкладку.
На прямоугольном штампе значилось Nordiska kompaniet.
– Это нас Коллонтай приодела. Приехала со свитой из посольства в лагерь в конце 42-го, а мы оборванные, кто в чем. Как говорится, низ советский, верх немецкий. Шведы нам только красные звезды на рукава нашили, у немцев научились, те таким же манером евреев помечали. Большинство наших с Эзеля морем в конце 41-го ушли из окружения, ну и потом понемногу добавлялись. Кто из плена из Норвегии бежал, кто – как твой дед – где-то по лесам в Эстонии прятался. Коллонтай сказала, что мы – лицо борющейся советской родины, и лицо должно выглядеть соответственно. Сняли с нас мерки, а потом из «Нордиска компаниет» комплекты обмундирования прислали. Морякам – матросское, летчикам, пехоте – их фасон. Не лагерники, а военный ансамбль песни и пляски. Я тут у окна постою, покурю и расскажу, что знаю… Разные тут приходили, интересовались, и под видом родственников тоже, но я им от ворот поворот. А ты похож, сомнений нет, тебе ведь сейчас, гляжу, примерно как твоему деду тогда…
Матвеев выдохнул дым в приоткрытое окно, закашлялся:
– Дрянь «Галуаз» стал, совсем бабские сигареты. Я с юности к «Беломору» привык, привозил тут один, да посадили, а самому мне в Россию хода нет.
Старик долго подбирался к главному, успев рассказать и о своей учебе на курсах радиотелеграфистов в 39-м году («Комиссар училища выстроил нас, курсантов, и произнес речь о том, что товарищи Сталин и Гитлер заключили договор о дружбе и теперь войны не будет»), и о службе на тральщике в Эстонии в начале войны («Меня разжаловали в начале 41-го из главстаршины в рядовые, сдуру спросил на политзанятиях, мол, а почему Гитлер только что другом был, его называли “товарищем Гитлером”, а потом сразу стал кровавым фашистом»), и о переходе на тральщике из Эзеля в Швецию, когда фрицы последних окруженцев на Цереле добивали, а начальство на торпедных катерах на Ханко сбежало («У нас в команде только один раненый был, немецкие самолеты на нашу калошу бомб жалели, из пулеметов палили, а мы все в трюме от налетов прятались, а вода пули ослабляла»), и, наконец, о приходе в Нюнэс-хамн под конвоем шведского миноносца, о жизни в лагере. Наконец, дошел до встречи с Антоном Никифоровым:
Все беды, казалось, обрушились на Русь в Смутное время. Ослабление царской власти, трехлетний неурожай и великий голод, обнищание народа, разруха везде и во всем, интриги бояр, сменявшие один другого самозванцы, поляки и шведы, алчущие решить в свою пользу многовековые споры и под шумок прихватить то, что никогда предметом спора не было. До сих пор в событиях Смуты немало белых пятен. Одно из них связано с хитроумными комбинациями, которые должны были, по задумке их авторов, привести на русский престол шведского принца Карла Филиппа.
Алексей Смирнов написал необычную историю Швеции. История кораблей, затонувших в Балтийском море со времен викингов до второй мировой войны, переплетается с важными событиями из прошлого Швеции. Он «показывает историю Швеции и всего Балтийского региона в новой и неожиданной перспективе. Он смотрит на вещи с зоркостью стороннего наблюдателя, умеющего разглядеть новое в старом, и в то же время разделяет часть нашего опыта, происходя из страны, соседствующей с нами на Балтике. В этой книге он также приводит много хороших аргументов в пользу того, что мы, живущие на берегах Балтики, должны лучше беречь ту часть нашего общего прошлого, что лежит на дне моря.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.