Восемь черных лошадей - [7]

Она посмотрела на свои руки. У нее были очень красивые руки, отметил про себя Карелла.

– Детектив Липман сказал... он читал какой-то присланный ему отчет... он сказал, что она стояла на коленях, когда её застрелили. Угол, траектория, черт возьми, указывала на то, что она стояла на коленях перед тем... тем... тем человеком... кто застрелил её, находясь за её спиной. Лизи стояла на коленях.

Она покачала головой.

– Не могу никак поверить в случившееся, – сказала она и полезла в сумочку за еще одной сигаретой.

Когда детективы покинули комнату, она снова курила.

***

– Его специализация – банки, – сказал Карелла.

– Это как раз то, о чем я думал, – сказал Браун.

Они ехали по городу в направлении центра в квартиру Элизабет Тёрнер и по дороге разговаривали о Глухом.

– Это так, если рассматривать специализацию только двух случаев из трех, – сказал Карелла.

Он вспоминал, как однажды, и только единожды наблюдались попытки Глухого поменять направление деятельности, чтобы скрыть и одновременно показать изощренную схему вымогательства. В остальных случаях были банки. Сообщаешь полиции загодя, но понарошку, что планируешь сделать, помогаешь заглотать наживку, а на самом деле совершаешь нечто иное, но в сущности почти тоже самое – вот что до жути запутывало, когда в поле зрения появлялся Глухой.

Восемь черных лошадей, пять раций и одна белая леди, вероятно не имеющая никакого отношения к Глухому, кроме того факта, что она работала в банке.

– В банках есть служба безопасности, как ты знаешь, – сказал Браун.

– Да, – сказал Карелла.

– И они носят рации, разве не так?

– Я не знаю. А носят ли?

– Полагаю, что да, – сказал Браун. – Думаешь, что где-то в городе может быть банк, в котором пять работников службы безопасности носят рации?

– Не знаю, – сказал Карелла.

– Пять раций, понимаешь? – сказал Браун. – А она работала в банке.

– Единственное, что у нас есть…

– При условии, что есть какая-то связь.

– Которой вероятно может и не быть.

– В этом вся трудность, когда имеешь дело с Глухим, – сказал Карелла.

– Он сводит тебя с ума, – сказал Браун.

– Напомни, какой там был адрес?

– Восемь-ноль-четыре.

– А мы сейчас где?

– Восемь-двадцать.

– Что, прямо перед нами?

– Под зеленым навесом, – сказал Браун.

Карелла припарковал машину у бордюра перед зданием и откинул солнцезащитный козырек на водительской стороне. К козырьку с помощью резинок крепилось объявление. Легко просматриваемое через ветровое стекло, оно информировало не в меру усердного пешего патрульного, что парни, припарковавшие машину на этом месте, находятся на службе. Печать города и слова Айсола П.Д., напечатанные на объявлении, являлись предполагаемой страховкой от парковочного талона. Совсем недавно был задержан кокаиновый делец, укравший такое же объявление из машины двух детективов 81-го участка. В этом городе порой было трудно отличить хороших парней от плохих.

Также было трудно отличить хорошее здание от плохого.

Обычно здание с навесом на фасаде указывало на то, что должен быть привратник или какой-то иной вид охраны. Здесь же не было никого. Они самостоятельно нашли администратора на первом этаже и попросили его открыть дверь в квартиру Элизабет Энн Тёрнер. Поднимаясь вверх на лифте, Браун спросил администратора, жила ли она здесь одна.

– Ага, – был ответ.

– Это точно? – спросил Карелла.

– Ага, – сказал администратор.

– Никакой подружки, что жила с ней вместе?

– Не-а.

– Никакого дружка?

– Не-а.

– Вообще никаких соседей по комнате, так?

– Так.

– Когда Вы видели её последний раз?

– В начале октября, кажись.

– Она уходила или приходила?

– Уходила.

– Одна?

– Одна.

– Несла что-нибудь?

– Только свою сумочку.

– В какое время дня это было?

– Где-то с утра. Я подумал, что она шла на работу.

– И после этого Вы её не видели?

– Не-а. Но я ведь не слежу в течение двадцати четырех часов в сутки, понимаете?

Есть некое ощущение, того, что в квартире кто-то жил.

Даже квартира свежей жертвы убийства может сразу поведать, что в ней кто-то жил.

В квартире Элизабет Тёрнер подобного ощущения не было.

Окна были опущены и закрыты, что было обычным делом для этого города, даже если кто и спускался вниз всего лишь на десятиминутную прогулку. Но воздух был неподвижным и затхлым, явно указывая на то, что окна не открывались уже достаточно давно. Собственно, в конце концов, Элизабет Тёрнер была найдена мертвой и вполне возможно, что прошло довольно много времени, чтобы воздух в квартире успел стать затхлым.

Но и кусок масла в холодильнике стал прогорклым.

И на упаковке порезанного дольками швейцарского сыра успела вырасти плесень.

И молоко скисло. Дата продажи, отпечатанная на верхней части картонной упаковки гласила: "1 октября".

Ни на подставке для сушки, ни в посудомоечной машине не было посуды.

Пепельницы сияли идеальной чистотой.

Квартира не обнаруживала никаких следов проживания, даже если предположить, что живущий в ней был маниакальной чистюлей.

В шкафу в прихожей висело только одно пальто.

Двойная кровать была заправлена.

На комоде напротив кровати стояла обрамленная фотография Элизабет. На ней она выглядела лучше, чем в жизни.

Три верхних ящика комода были пусты.