Воры в ночи. Хроника одного эксперимента - [87]

С начала акции прибыло семь пароходов, и только два были захвачены после разгрузки. Надежда пьянила Баумана. Неустойчивая надежда может вывести человека из равновесия скорее, чем отчаяние. Внезапно Бауман убрал руки и отчужденно посмотрел на Джозефа. «Вы свободны», — скомандовал он, в первый раз обращаясь к Джозефу как к подчиненному.

5

Идя в направлении площади Цион, Джозеф продолжал размышлять. Как это ни странно, но политическим воображением обладают в наше время только экстремисты. Похоже, что мировой монополией на это качество завладели нацисты и коммунисты. Причина заключается вовсе не в их безответственности, как из зависти утверждают сторонники демократии, ибо политическое воображение не оскудевает у экстремистов и после захвата власти. Казалось бы, именно общества с демократической структурой стимулируют проявление оригинальности. Но на практике это не так. По-видимому, подчинение дисциплине и смелость воображения не так уж несовместимы, как принято думать. Те, кто не допускают свободы идей, сами весьма изобретательны, а защитники свободы самовыражения скучны и прозаичны, и выражать им нечего.

Что ж, по-видимому, все это симптомы ледникового периода в политике. При температуре, близкой к абсолютному нулю, всякая материя ведет себя необычно. Даже в физике законы действуют не одинаково в разных климатических условиях…

На площади Цион было темно и пустынно. Джозеф услышал гудки санитарной машины, приближающейся с улицы Бен-Иехуда. Он был слишком возбужден для сна и решил заглянуть в больницу Хадасса, расположенную неподалеку, — ради того, чтобы узнать, сколько человек пострадало во время беспорядков. Пройдя с десяток метров назад, он свернул в узкую улочку, ведущую к больнице. Перед старым непрезентабельным зданием кучка людей — очевидно, родственников пострадавших — переругивалась с английским полицейским и сестрой-еврейкой. Усталая сестра то и дело исчезала в здании, чтобы навести справки, а полицейский безуспешно пытался уговорить людей стать в очередь. Каждый раз, когда появлялась сестра, все разом выкрикивали имена. Та затыкала уши, призывала к тишине и просила говорить по одному. Джозеф наблюдал сцену с обычным отвращением, которое ему приходилось испытывать минимум раз в день на автобусных остановках и в учреждениях. Как обычно, он сказал себе, что эти люди ведут себя так под давлением своего прошлого. Он приучил свой разум бороться с чувством, но его первой реакцией неизменно было отвращение. Он понимал, что его отвращение тоже является результатом владевшего им самим прошлого, перед которым он так же бессилен, как и все.

Он собрался идти домой, как вдруг увидел, что из ворот выходит тот парень с пейсами, которого при нем ударил по лицу Бауман. Поверх бинта на голове парня была ермолка и засаленная черная фетровая шляпа. Он нерешительно улыбался толстыми губами и сжимал под мышкой голубую бархатную сумку. Джозеф знал, что членам Организации запретили участвовать в демонстрации, чтобы не выдавать себя без надобности. Он подождал, пока мальчик вышел из толпы, догнал его и спросил:

— Ты что там делал?

Мальчик вздрогнул, затем узнал Джозефа и улыбнулся. Он видел Джозефа во «дворце» два раза, инстинктивно чувствовал, что тот не начальство, и не боялся его.

— Меня ударил полицейский, — ответил он нараспев и прибавил с торжеством: — Но я отобрал у него винтовку.

— Как? Просто-напросто отобрал?

— Нет. Я укусил его в руку.

В темноте нельзя было разглядеть выражения его лица. В своих сползающих черных чулках и длинном кафтане он казался пугалом.

— Тебе известно, что ты не имеешь права участвовать в демонстрации? В особенности с этим… — он постучал пальцем по бархатной сумке. — Если бы тебя схватили, получилось бы грязное дело. И другим были бы неприятности.

Мальчик открыл сумку, вынул книгу и поднес ее к фонарю. Это был обыкновенный затрепанный молитвенник.

— Я шел в синагогу. Что дурного в том, что человек идет в синагогу?

Джозеф промолчал. Ему претило вмешиваться не в свои дела, но все-таки он решил рассказать о мальчике Бауману или Шимону. Мальчик запихивал книгу в сумку. Они стояли у щита для объявлений. Высокопарные протесты официальных еврейских организаций были изодраны и покрыты карикатурами. В цитате из речи Гликштейна: «Бороться до последней капли крови» слово «крови» было зачеркнуто и заменено словом «чернил». Плакат со словами «Если я забуду тебя, Иерусалим» был наполовину содран и висел, обнаруживая замазанный клеем оборот бумаги.

При тусклом свете уличного фонаря мальчик рассматривал плакаты и усмехался.

— Что ты думаешь обо всем этом? — спросил Джозеф.

Мальчик пожал плечами:

— Я знаю? Сказано: волк в овечьей шкуре — опасен, но овца в шкуре волка — смешна.

— Где это сказано?

Мальчик улыбался, накручивая пейсы на палец.

— Ты это сам придумал, — сказал Джозеф, чувствуя, что его отвращение к парню проходит. — Скажи мне, почему ты вступил в Организацию?

Тот снова пожал плечами.

— А почему нет? — ответил он нараспев, улыбаясь смиренно и насмешливо.

Как видно, юный вундеркинд, несмотря на подострастную манеру и неуклюжесть, был весьма уверен в себе.