В 1947 году, во время гражданской войны в Испании, я провел три месяца под угрозой смертного приговора за шпионаж, будучи свидетелем казней моих товарищей и готовясь к собственной. От этих трех месяцев у меня навсегда остался повышенный интерес к смертной казни, — что-то вроде того, который мог возникнуть у «недоповешенного Смита», чья веревка была перерезана через пятнадцать минут после начала процедуры и которому, однако же, удалось выжить. И вот, всякий раз, когда кому-то в этой тихой стране — будь то мужчина или женщина — предстоит окончить жизнь с разбитым затылком, мои воспоминания начинают сочиться гноем, как не до конца затянувшаяся рана. И пока смертная казнь не будет отменена, внутренний покой останется для меня недостижимым.
Вот какой внутренний импульс заставляет меня браться за дело. Я сознаю, что он придает определенную окраску доводам, содержащимся в этой книге. Но сути самого факта это не меняет ни на йоту, и, в основном, в этой книге нет ничего, кроме напоминания о фактах. У меня было, правда, намерение писать в холодной и отстраненной манере, но не хватило на это сил: я не мог не поддаться жалости и негодованию. Но в целом это, может быть, и лучше, поскольку смертная казнь — это проблема не статистическая или инструментальная, это проблема морали и чувства. Чтобы защищать свое дело честно, необходимо не отступать от точности в цифрах и фактах, не подтасовывать и не увечить цитаты. Но все это не отменяет ни сердечного участия, ни страдания.
Некоторые из моих друзей, чьи познания принесли мне немалую пользу при написании этой книги, не преминули предупредить меня о том, что мне поставят в вину оскорбления, нанесенные иным достопочтенным предрассудкам, что мною будет задета традиционная щепетильность в рассуждении того, что касается судей и судов, понятий законности процедуры, прерогативы права помилования и т. д. Я презрел эти предосторожности: трусость не окупается, а дело отмены смертной казни страдает не в последнюю очередь от недостатка искренности своих сторонников. Иные советовали проявить сдержанность в описании психологических аспектов уже совершенных и совершающихся ныне казней. Но это значило бы сказать, что у королевы Испании нет ног, а у приговоренного нет шеи. В среднем у нас отправляется на виселицу один человек в месяц; если это совершают во имя народа, то народ вправе знать, о чем же собственно идет речь.
Тридцать лет тому назад я познакомился с камерой приговоренных к смерти, и произошло это потому, что тогда я возлагал свои надежды спасти человечество на всемирную революцию. У этой книги не столь амбициозная цель: пусть двенадцать несчастных в год минут страдания и ужас такого опыта. Кроме этого, сегодня стоит еще один вопрос. Ведь эшафот — не просто инструмент гибели; это самый древний и отвратительный символ одной из склонностей рода человеческого, ведущей его к моральному краху.
Артур Кёстлер
Лондон, 3 октября 1955 г.
Процесс начинается, адвокаты уже
здесь; судьи на своих местах
(какое жуткое зрелище!)
Джон Гей, Опера нищих
Великобритания — любопытная европейская страна: автомобили здесь движутся по левой стороне дороги, расстояния измеряют в дюймах и в ярдах и вешают людей за шею, от чего приключается смерть. И большинству британцев никогда не приходит в голову мысль, что эти обычаи достойны удивления. Каждая страна смотрит на свои традиции как на нечто само собой разумеющееся, и виселица — одна из британских традиций, как и привычка считать в шиллингах и пенсах. Целые поколения детей кричали от ужаса и наслаждения в кукольном театре, видя, как появляется марионеточная фигурка ката. Четыре палача попали в национальный биографический словарь: Джек Кеч, Колкрафт и «Уильям Бойлмен»[1] были при жизни столь же популярны, как ныне — кинозвезды. Казалось, было что-то забавное в самой этой процедуры, как будто фигурка, дрыгающая ногами в петле верёвки, — не человеческое существо, а карнавальный манекен. Наш нынешний палач, Пьерпойнт, держит кабаре под вывеской Помогите бедняге; кабаре его бывшего помощника называлось Веревка и Якорь; а действующий Lord Chief Justice[2] вызвал большую радость на банкете Королевской Академии, рассказав историю об одном судье: тот, приговорив трех человек к смерти, выслушал концерт, на котором оркестр играл знаменитый припев Этонской Ассоциации гребли: Мы закачаемся вместе. Эта подробность была отмечена в жизнеописании лорда Годдарда, помещенном в Обсервере; там говорилось также и следующее:
«Рассказывают такую историю из его детства; если это и не более чем апокриф, она все же дает представление о той легенде, которая окружала лорда Годдарда. Прибыв в колледж Мальборо, он принужден был покориться обычаю, требовавшему, чтобы каждый новичок спел или рассказал что-то в дортуаре. Его попросили спеть, и говорят, что будущий Лорд Правосудия весьма удивил своих товарищей, исполнив резким голосом точную формулировку смертного приговора: «Вас уведут отсюда, повесят за шею, и вы будете висеть, пока от сего не приключится смерть. Да помилует Господь вашу душу!»
