Воры. История организованной преступности в России - [33]

Татуировщики в ГУЛАГе были привилегированной группой; их ценили не только за навыки и способность находить или создавать чернила и инструменты для работы, но и за почти сакральную роль хроникеров, запечатлевавших на телах воров их достижения и стремления. Заключенные с таким талантом получали защиту блатных, даже если они были «мужиками» или политическими заключенными. К примеру, это спасло Томаса Сговио, американского коммуниста, который переехал в СССР ради высокой миссии, но был арестован в 1938 году, когда разобрался, что представляет собой «рай для рабочих» на самом деле, и попытался получить обратно свой американский паспорт. Его отправили на Колыму, где он смог продемонстрировать другим заключенным свои таланты татуировщика. Это помогло ему получить пищу и обрести защиту со стороны окружавших его преступников[240]. Однако татуировщиков, осмелившихся делать незаслуженные наколки, могло ожидать крайне жестокое наказание и даже смерть. Ведь в мире, где нет официальных архивов, а честь и внешний облик имеют колоссальное значение, наколки были фактически аналогом привычных документов.

Впрочем, татуировки были и принудительными, когда использовались, чтобы унизить, изолировать или наказать тех, кто отказался от воровского кодекса. Бывало, что блатным не разрешалось искупать свои грехи через физическое наказание, однако проступок был недостаточно значительным для казни. В таких случаях либо «вор» добровольно соглашался на татуировку под страхом смерти, либо сокамерники просто держали его, пока рисунок не был нанесен. Хуже того, татуировки делали изнасилованным заключенным, считавшимся «опущенными», павшими жертвами собственной слабости в брутальной культуре «воров». К ним относились как к отверженным и не разрешали есть вместе с блатными. Им могли сделать татуировки — слово «раб» на лице или изображение глаз на животе. В этом отношении язык татуировок был таким же брутальным, сложным и иерархичным, как и породившая его субкультура преступного мира.

Быт, моды, нравы

Приморили, гады, приморили,

Загубили молодость мою,

Золотые кудри поседели,

Знать, у края пропасти стою.

Лагерная песня[241]

Когда зэки собирались на работу или в «этап», конвой произносил привычный и безжалостный катехизис: «Шаг влево или шаг вправо — считается побег, огонь без предупреждения». Но для подчинения людей существуют и иные методы, и здесь нужно отметить, что при всей своей бесшабашности жизнь «воров» была ограничена жесткими рамками. Их «кодекс чести» насаждался с помощью коллективных избиений и убийств — прямых наследников самосуда[242]. Однако их ценности также кодировались в суевериях и ритуалах «воровского мира» и навязывались через них.

У нас имеется довольно мало свидетельств (а не слухов) о содержании и структуре этих ритуалов. Тем не менее Федерико Варезе смог найти интереснейший рассказ о сходке, на которой решалось, достоин ли приема в «братство воров» новый кандидат. Все участники находились в одиночных камерах[243]. Не имея возможности встретиться, они были вынуждены обмениваться записками. Позднее милиции удалось найти и конфисковать их, и они стали уникальным источником информации. Два поручителя, в соответствии с правилами, порекомендовали кандидата остальным, написав, что его поведение и стремления полностью соответствуют «воровской» картине мира, не в последнюю очередь из-за того, что он долгое время бросал вызов лагерной дисциплине. Затем двое других обитателей одиночек проголосовали в его пользу («Если его душа чиста, пусть он будет с нами»), и никто другой не возразил, так что кандидат успешно обрел новый статус. «Пацанская» душа и готовность к неповиновению оказались важнее обычного перечисления преступлений кандидата.

Присоединяясь к «братве», «вор» мог получить свою кликуху — как из соображений безопасности, так и в качестве символа начала новой жизни. Дмитрий Лихачев, успевший за свою жизнь и посидеть в ГУЛАГе, и сделать блестящую ученую карьеру, признанный знаток древнерусского языка, полагал это необходимым действием для перехода в мир «воров», чем-то напоминавшим монашеский постриг[244]. Выбор нового имени был очень важен, поскольку его нельзя было изменить (хотя со временем вор мог выбрать и дополнительные клички). Кличка становилась основным элементом новой личности «вора». Хотя формально считалось, что кличку дают лишь во время посвящения, на практике ее обсуждали с кандидатом заранее. Большинство таких прозвищ представляли собой трансформированное имя или отчество кандидата. Возможно, подразумевалось, что его новая личность брала верх над старой. Так, Александр Чапикин стал Чапаем, а Мириан Мамедов Мироном. Зачастую кличка была связана с местом рождения или деятельности преступника: Эдуард Асатрян стал Эдиком Тбилисским, поскольку родился в этом городе, а Николай Зыков, будучи выходцем из якутов, Якутенком. Время от времени кличка была основана на игре слов: некий Вадим Федорченко стал Федорой, что было созвучно названию известного фасона шляп, или на моральных, физических или других качествах кандидата, например Лютый, Косой или Фартовый