Ворошиловград - [32]

Эрнст пригласил к столу, достал откуда-то из-под стены десятилитровую металлическую канистру, сел напротив меня, поставил канистру себе под ноги, достал из кармана два граненых стакана, помеченных снизу красной масляной краской. Поставил стаканы на стол. Я заглянул внутрь. На дне моего было написано «7», на дне его — «12». Эрнст поднял канистру, открыл ее и по очереди наполнил посуду красным вином.

— Это вино, — сказал он, протягивая мне стакан, — я делаю сам. — Мы чокнулись. — Из винограда, который растет прямо здесь. Можно сказать, это всё, что осталось от советской авиации.

— Вечная память, — сказал я и выпил.

Вино было терпким и горячим.

— Что я тебе скажу, Герман, — Эрнст тоже выпил и налил по новой, — возможно, это худшее, что они сделали. Без авиации не может быть демократии. Самолеты — это основа гражданского общества.

Я предложил за это выпить. Эрнст не отказался. Со стороны, наверное, можно было подумать, что мы пьем бензин.

— Как там Шура? — спросил Эрнст после паузы.

Пока он разливал, наступила неловкая тишина.

Я не знал, что говорить в таких случаях. Он, очевидно, тоже почувствовал, что я нервничаю, и попытался перевести разговор на что-то более нейтральное.

— Нормально, — ответил я. — В футбол играет.

— В футбол? — удивился Эрнст. — Разве он еще играет?

— Они все играют. Мы вчера газовщиков переиграли.

— Кто — все?

— Ну, все, с кем я играл раньше. Питон, Кондуктор, Андрюха Майкл Джексон. — Эрнст посмотрел на меня недоверчиво. — Братья Балалаешниковы, — добавил я не столь уверенно.

— Балалаешниковы? — переспросил Эрнст. — Это те, что сгорели несколько лет назад в собственном кинотеатре?

— Как это сгорели? Я с ними вчера в футбол играл.

— В принципе, — рассудительно сказал Эрнст, — кому и когда это мешало играть в футбол. Так что там Шура? — спросил снова.

— Да всё нормально, — сказал я. — Не пускал меня сюда. Сказал, что вся эта затея с твоими танками — бред.

— Так и сказал?

— Так и сказал.

— И про танки говорил?

— Говорил.

— Гм, — понурился Эрнст. — Шура — человек импульсивный, — произнес он наконец. — У него такой склад характера, он не может долго концентрироваться на чем-то одном. У него и с женщинами та же проблема, ты знаешь? — вопросительно посмотрел на меня.

— Догадываюсь.

— А ты знаешь, — вдруг добавил Эрнст, — что именно Шура несколько лет назад помогал мне выкапывать трех немецких гренадеров?

— Как это выкапывать?

— Ну как, — не знал, как объяснить Эрнст. — Из тьмы небытия. Я их вычислил с помощью миноискателя. У них коронки железные были, они и засветились. Шура, кстати, сразу согласился помочь. Я так понимаю, он рейхсмарками интересовался. Но какие там рейхсмарки могли быть у гренадеров.

— Ну, и чем закончилось?

— Чем? — переспросил Эрнст и снова разлил из канистры. — Плохо закончилось. Оказалось, что мы их не просто нашли, мы их перезахоронили. Их, оказалось, еще в войну закопали, правда, без всяких знаков. Так что меня обвинили в осквернении военных захоронений. Еле отмазался. Но бляху, — он показал, — до сих пор ношу. Вот Шура с тех пор и относится к этому всему скептически.

И Эрнст влил в себя очередную дозу. Я поспешил за ним.

— Понятно. И что теперь? Ты хочешь найти танк?

Эрнст посмотрел внимательно и испытующе.

Мне стало неловко.

— Герман, — спросил он. — Что бы ты сделал, если бы у тебя вдруг появилось много денег? Скажем, миллион, — прибавил щедро.

— Миллион?

— Угу.

— Рейхсмарок?

— Долларов.

— Я б купил себе дом. В Африке.

— Зачем тебе дом в Африке?

— Всегда хотел жить в стране, где нет расизма.

— Ясно, — кивнул Эрнст. — А я, знаешь, что бы я сделал?

— Что?

— Я бы купил самолет, Герман. И возобновил бы авиаперевозки.

— Зачем? — не понял я.

— Затем, что я могу счастливо прожить в городе, где есть расизм. Но в городе, где нет авиации, я жить не могу.

— Разве это так важно?

— Понимаешь, — Эрнст всё сильнее наклонял канистру, чтобы наполнить посуду, — дело не в авиаперевозках как таковых. Вообще, если б не я, всё это хозяйство, — он повел рукой вокруг, — давно бы уже выкупили. Асфальт распахали б и засадили всё кукурузой. Всё, Герман, ты понимаешь, всё, что тут строили, они бы засадили кукурузой!

— Почему же они до сих пор этого не сделали?

— Потому что это до сих пор государственная собственность. Но поверь, как только меня уволят, они всё это начнут скупать. Потому что им ничего не нужно, кроме их кукурузы, ты понимаешь? — Эрнст заметно опьянел, говорил нечетко, но проникновенно. — Им и самолеты нужны, только чтобы ухаживать за кукурузой. Они не любят авиацию, Герман. А для меня самолеты — это не просто профессия. Знаешь, я с детства мечтал о небе, я школьником рисовал в тетрадях модели, которые мчатся где-то там, над нами, наверху. Вспомни, Герман, мы же все в детстве хотели стать авиаторами, хотели летать, добраться до неба! Нас же всех называли в честь космонавтов, чувак!

— Особенно тебя.

— Да ладно, — отмахнулся он. — И что случилось с нашими мечтами? Кто отобрал у нас наши билеты на небеса? Почему нас загнали на эти задворки, я тебя спрашиваю?! — Эрнст нервно повел головой и замолчал. Я тоже молчал, не зная, что ответить. Наконец он снова заговорил. — Для меня это дело принципа. Я хочу возобновить авиационные перевозки в этом городе, где все оказались слабаками и засранцами и позволили нагнуть себя разным мудакам. Можно сказать, это дело всей моей жизни.