Ворошиловград - [31]

— Нет, — твердо повторил Шамиль.

— Брат, помолчи, ага?

— Не было там вне игры, — настаивал Шамиль.

— Ну вот что ты пиздишь? — повернулся к нему Равзан. — Нет, ну что ты пиздишь?

Команды не решались вставить ни слова.

— А что? — принял вызов Шамиль.

— Ну а что? — закипел Равзан.

— А хоть бы что? — тоже закипел Шамиль.

— Да ни хуя! — сказал на это Равзан и вдруг резко задвинул Шамилю в челюсть.

Шамиль покатился по траве, но быстро подорвался на ноги, выхватил у кого-то из рук бейсбольную биту и запустил ею в брата. Тот прогнулся, и бита пронеслась у него над ухом. Равзан вскрикнул и бросился на противника. Задвинул ему еще раз и начал метелить, но Шамиль быстро вывернулся, залез на него сверху и теперь уже сам метелил Равзана. Вдруг из толпы вылетел Барух, ногами разбросал братьев, схватил их за грудки, столкнул лбами, повалил на траву и начал лупить обоих. Шамиль с Равзаном, не ожидая подобного, какое-то время отбивались, но скоро оклемались и, схватив Баруха за ноги, повалили на газон. Сели сверху и принялись бить его вдвоем. Но недолго, поскольку Барух, как уж, вывернулся из под их тяжелых тел, подмял их обоих под себя и начал давить, как мешки с картошкой. Минут через пять все трое обессиленно раскатились по траве и, тяжело переводя дыхание, сплевывали на газон кровавую слюну. Газовщики смотрели на всё это ошеломленно. Стояли молча, боялись двинуться. Наконец бригадир осторожно окликнул Травмированного.

— Эй, Шура, — голос его звучал сухо и испуганно, — хуй с вами. Валите отсюда.

— А как же вне игры? — переспросил его на всякий случай Травмированный.

— Не было вне игры, — развеял его сомнения бригадир. — Не было.

В темноте мы выехали на трассу. Луна выкатилась нам навстречу и осветила желтым светом салон автобуса. Лунный свет лег на лица моих друзей, которые в основном спали. Глазницы их в этой полутьме запали и потемнели, скулы заострились, и головы покорно свешивались с плеч. Возле автозаправки водитель притормозил. Я махнул рукой, но все спали, так что и прощаться было не с кем. Один только Травмированный подошел и пожал руку. Но и он ничего не сказал. Я спрыгнул на землю. Двери закрылись. Автобус медленно тронулся с места и исчез за деревьями.

6

Эрнст позвонил сам. Я даже не успел про него вспомнить, как он уже звонил, чтобы спросить, когда я буду. Я попытался передоговориться, объяснил, что занят, что у меня сегодня важная встреча, что жду особого клиента, что не очень хорошо себя чувствую, и предложил встретиться в другой раз. Эрнст терпеливо всё это выслушал и сказал в конце:

— Герман, иногда человек не знает, от чего отказывается. Поэтому лучше ему иногда вообще не отказываться. Ты меня понимаешь?

— Понимаю, — сказал я.

— Когда тебя ждать?

— Давай в два, — сдался я.

— В полвторого, — ответил на это Эрнст и положил трубку.

Я пошел к Травмированному. Выслушав меня, тот заученно разозлился, сказав, что я вместо того, чтобы хоть раз ему помочь, занимаюсь непонятно чем и таскаюсь с разными хуями, что он меня никуда не повезет и чтобы я взялся наконец за ум.

— Герман, — кричал он, — зачем тебе танк, сам подумай?!

— Косить на нем буду, — раздраженно отвечал я. — Ты что — бензин зажал?

— Ничего я не зажал, — обиделся Травмированный, сбросил грязные рукавицы и пошел на улицу заводить свою легковушку.

Ехали молча. Спустились в долину, перескочили мост, въехали в город. Травмированный время от времени кивал головой проходящим мимо женщинам, которые его узнавали. Проехали автовокзал, элеватор, добрались до железнодорожного переезда. Тут Шура остановился и сказал:

— Ну всё, — сказал, — дальше я не поеду. Не хочу, чтобы меня там видели.

— Что такое?

— У меня там знакомая, — объяснил Травмированный, — думает, что я сейчас в Польше. Я ей сказал, что поехал по бизнесу, понимаешь? Не хочу палиться. Дальше пешком дойдешь, тут недалеко.

— Я знаю, — ответил я и открыл дверь.

Пригород сменился одиночными домами, дальше начинались сельхозугодья, становилось всё меньше людей и всё больше животных. Коровы паслись, привязанные к земле крепкими веревками, как дирижабли. Дорога, отходящая от трассы к аэродрому, совсем заросла. Железные ворота на въезде поржавели, черные металлические звезды висели, как умершие планеты. Я подошел, толкнул ворота. Они тяжко заскрипели и открылись. Во дворе стоял Эрнст. Похоже, заметил меня еще с дороги и теперь ждал во всеоружии. На нем был китель британского пожарника, надетый на черную армейскую майку, и джинсовые шорты, что поддерживались немецким ремнем, на бляхе которого было написано «С нами Бог». На ногах у него были кеды, и был он похож на фаната Айрон мейден. Подошел ко мне и молча пожал руку.

— Хорошо, что ты приехал, — сказал.

— Знаешь, — мне хотелось, чтобы он понял, чего мне стоило сюда добраться, — лучше бы мы все-таки перенесли эту нашу встречу.

— Время, Герман, время, — ответил на это Эрнст Тельман. — Кто знает, сколько его у тебя осталось.

— Это ты к чему сказал? — не понял я.

— К тому, что нужно входить в двери, которые нам открывают.

Сказав это с задумчивым видом, он пошел вперед. Я двинулся следом. Прошли мимо гаражей, миновали домик администрации и оказались возле большого строения, похожего на ангар. Во дворе росла густая зелень, стены зданий затянуло виноградом, за ними виднелась пустая, как утреннее шоссе, взлетная полоса. Во всем ощущалась заброшенность. Сам Эрнст напоминал дезертира, который отстал от своих и теперь скрывался на продовольственных складах в ожидании трибунала. Он открыл металлическую дверь, ведущую в ангар, и жестом пригласил внутрь. Это была бывшая столовая, в которой, насколько можно было понять, раньше питался персонал аэродрома. Я представил себе, как отважные пилоты, асы сельской авиации, возвращаясь из опасных рейсов над безбрежным кукурузным океаном, залетали сюда, в тихую и уютную гавань, где их ждали верные механики, мудрые диспетчеры и теплый компот. Просторный зал был заставлен старыми столами и металлическими стульями. На стенах висели агитационные плакаты, которые демонстрировали мощь и неудержимость красной авиации, а также объясняли гражданскому населению целесообразность химической обработки полевых насаждений в мирное время. За последние двадцать лет здесь мало что изменилось. Разве что на мне был немецкий армейский пиджак, а на Эрнсте — британский китель.