Ворона - [7]

- Как это хорошо, Александр Сергеевич! - сказала с придыханием Ильинская. - Какие были годы!

- Было время! - сказал Александр Сергеевич.

- Были люди! - сказал Алексей.

- Не знаю, не знаю, - сказала Маша. - Эти шестидесятники просто нытики какие-то! Шли прямо на предмет, забыв об искусстве. Да, Борхеса среди вас не было.

- Но и Борхес для компании Гоголя и Чехова, думаю, маловат, - сказала Ильинская.

- Вы читали Борхеса? - спросил Миша.

- Просматривала.

- Пойдемте пить чай, - сказал Абдуллаев.

Медленно, под звуки виолончели, опустился занавес. Актеры вышли на улицу покурить. В парке пели птицы. Было по-июньски светло. У забора еще тлели угли от шашлыка. Миша как бы впервые посмотрел на высокую ель и заметил на кончиках ветвей светло-зеленые молодые наросты. Выше, над елью, было небо, синее, с белыми облаками. Когда долго смотришь на небо, то голова начинает кружиться. Миша опустил голову и посмотрел в даль липовой аллеи, ведущей к новому дому Абдуллаева. А в дом идти не хотелось, так хорошо было на улице.

Между первым и вторым действием прошло два года. Поднялся занавес под взвизги скрипки. На сцене - одна из комнат в доме Абдуллаева. На кровати лежит сильно исхудавший Соловьев. Возле него сидит старый артист Александр Сергеевич.

- Полегчает, - сказал Александр Сергеевич.

- Не умирать же в пятьдесят лет! - шутливо, но тихо, с одышкой, сказал Соловьев.

Помолчали.

- Надо было раньше Алексею показаться, - сказал Соловьев.

- У тебя сразу шишка на спине выросла?

- Год назад почувствовал вдруг - растет и болит. Начал вспоминать. Вспомнил, что зимой, у гастронома, поскользнулся и упал на спину. Ударился.

- Пройдет, - сказал Александр Сергеевич, хотя не верил в то, что говорил.

- Вспоминаю свое счастливое детство, - еще тише прежнего сказал Соловьев. - Я ведь деревенский, родился в Воронежской области. Деревня наша замечательная была. Босиком по траве бегал. Кнут сам себе плел, был подпаском. Хорошо. Молоко из-под коровы пил. Зачем мы в Москву приехали? Не понимаю. Учиться, учиться! В Москву, в Москву! Оглядываясь назад, вижу, что все куда-то провалилось... Шампанского бы теперь...

Соловьев затих. Александр Сергеевич в испуге встал. Свет погас. Потянула свою волынку виолончель. Когда свет зажегся - на скамейке в парке сидела Ильинская с книгой в руках.

Александр Сергеевич с Алексеем подошли к ней.

- Соловьев умер, - сказал Александр Сергеевич.

Ильинская уронила книгу на колени, вскрикнула.

- А Абдуллаева все нет, - сказал Алексей. - Поехал за Машей.

Через полчаса к дому подъехала "скорая". Санитары вынесли тело Соловьева на носилках, погрузили в машину и повезли в морг.

Перед гробом Соловьева в зале прощания стояли: Абдуллаев, Миша, Маша, Ильинская, Александр Сергеевич, Алексей, родственники, бывшие сослуживцы из НИИ.

- Кому теперь ругать жизнь? - вздохнул Александр Сергеевич.

- Некому, - сказала Ильинская и пошла по липовой аллее к дому.

На застекленной террасе с видом на реку играли в карты Абдуллаев, Алексей, Миша и Маша.

- Надоело играть, - сказала Маша, отбрасывая карты. - Да и статью мне надо заканчивать.

Маша работала уже год у Абдуллаева, в его газете, главным редактором.

- Я и не думала прежде, что мне так будет нравиться работать в газете. Ведь вот что удивительно: слова для меня приобрели другое значение. Каждое слово на вес золота.

- Например? - спросил Миша.

- Да вот - первая полоса. На ней должно быть не менее шести материалов, чтобы глаз бежал у читателя, было что посмотреть. А я должна этот глаз каким-то приемом остановить. Я сигналю: "Анатолий Чубайс решил, что чековая приватизация увенчалась полным успехом". Крупно так это, черным, то есть полужирным шрифтом. И все! Понимаешь? Это целое искусство! Я понимаю, Миша, что ты меня можешь назвать изменницей, но книжка моих рассказов, выпущенная два с лишним года назад тиражом в тысячу экземпляров, до сих пор не распродана. И все в той книжке детский лепет. Эти, извини, сопли в сахаре: "Розовые, розовые, розовые лепестки утренней зари..." А тут в номер: "Американская финансовая группа 20-20 рассматривает возможности инвестиций в России". Понимаешь?

Бывший врач кремлевки Алексей, хромая, вышел к рампе с балалайкой, пропел:

Долго в цепях нас держали, Долго нас голод томил. Черные дни миновали, Час искупленья пробил...

- Почему ты не ходишь в черном? - спросил Миша. - Тебе очень был к лицу черный цвет. Твои короткие, ершистые черные волосы, черные брови...

- У меня есть черное вечернее платье. Когда-нибудь увидишь.

- Маша, ты прекрасна, изумительна, великолепна! - сказал Абдуллаев. - С тобою мы завоюем не только Россию, но и весь мир!

Миша вышел на авансцену и проговорил в зал:

- Вороны способны к сложным формам поведения.

На террасе была плетеная мебель. Кресла-качалки, стулья, круглый стол - все сплетено из белых прутьев хорошего дерева.

Александр Сергеевич сидел в кресле-качалке. Миша сел возле артиста на стул. Миша спросил:

- Вы прочитали мой последний рассказ?

- Да. С удовольствием. Вы в архивах работали?

- Нет. Но о многом из эпохи Грозного вычитал в книгах.