Ворон: Сердце Лазаря - [65]

Пистолет исчезает, он выпрямляется.

— Чем бы ты ни был, я должен знать то, что знаешь ты. Про птицу, и видения, которые Они наслали.

Кажется, его глаза сияют как у ребенка, заглянувшего в коробку конфет. Он щелкает предохранителем и засовывает оружие за пояс брюк.

А потом раздается сухая канонада лопнувших веревок, мужчина поднимает взгляд и начинает вопить.

Лукреции неоткуда знать, сколько — минута, недели, — она провела, паря в сером тумане, холодном тумане со слабым запахом соли и засушенных цветов. Тут нет ни верха, ни низа, только расплывчатое ощущение ее тела. Временами она осознает себя, или память о себе, и нерешительно дотрагивается до лица, проверяя.

Когда она щурится в направлении ног, стараясь разглядеть хоть что-нибудь в завитках дымки, ей чудится свет где-то вдалеке. Он кажется теплым, мягкой, слабо пульсирующей точкой в однородном пространстве. И было бы легко, она знает, устремиться к нему сквозь тысячелетия, сквозь немыслимые дали, и раствориться в нем, как полагается раствориться в конце концов всему. Отбросить боль и тяжесть бытия взамен на ослепительное мгновения покоя перед небытием.

Лукреция охватывает себя руками, подтягивает колени к груди и отводит взгляд.

— Все это хиппушная чепуха, — говорит она, и ее голос наполняет всю вселенную, пустоту, жаждущую наполнения.

На миг или на час свет разгорается, омывает ее волной утешения, ласковым потоком полного обещаний тепла. Лукреция закрывает глаза, или вспоминает, каково это — закрыть глаза, вспоминает Бенни и Джареда, вспоминает человека с острыми инструментами, и трясет головой.

— Нет, — говорит она. — Можешь оставить это себе. Сейчас мне оно не нужно.

Тепло исчезает, раздается внезапный шелест, словно осенний листопад. Что-то задевает ее лицо, щекоча и заставляя отпрянуть, и когда Лукреция открывает глаза, она оказывается в роще мертвых, увядших деревьев.

И все деревья усажены воронами.

Сотня или тысяча золотистых глаз, янтарных бусинок, следит за ней, терпеливые как само время.

— Отправьте меня обратно, — она не просит, требует, пускай слышат гнев в ее голосе, горячую ненависть. — Отправьте меня обратно, помочь Джареду.

Они дружно отворачиваются к верхушке самого высокого дерева. Лукреция смотрит туда же, и видит того, кто нахохлился над всеми: ворона столь черного, столь невероятно огромного, что он мог быть исконным, воплощение древности в одеянии из черных перьев. Его глаза горят сотнями миллионов лет накопленного света солнца и звезд. И он знает ее имя.

— У меня есть на это право, — говорит она.

Великая птица разворачивает крылья и поднимается пронзительный вопль, который Лукреция принимает за смех, горький злой смех над ее дерзостью, над попыткой потребовать то, что лишь они могут даровать. Она отворачивается, не в силах снести звук и пристальный взгляд древних глаз. Смотрит на свои босые, пыльные ноги. На земле прямо перед ней лежит что-то, едва различимое пятно крови и перьев, и она понимает, что это труп птицы Джареда.

Великий ворон складывает крылья, утихомирив прочих, и она слышит его голос в своей голове.

Один из нас уже умер за твоего брата, говорит он. Этой жертвы достаточно для его души.

Она не отвечает, в силах лишь смотреть на мертвого ворона у своих ног, пытаясь вспомнить, что же Аарон Марш вычитал из старого немецкого манускрипта, боясь даже думать о том, что стало с Джаредом, если его птица убита.

Мы не отдадим еще одного.

— Для владеющих символом переход легок, — Лукреция заставляет себя поднять голову, посмотреть в осуждающие глаза и вновь вороний суд каркает-укоряет.

— Для владеющих символом переход легок, — повторяет она и поворачивается, показывая шрам на своей спине.

Теперь они кричат. Яростный, оскорбленный птичий гам поднимается в гневе, почти равно ее собственному. Лукреция слишком умна, чтобы обернуться к ним. Она представляет, как они налетят, заклюют, захлещут крыльями в наказание за наглость. Но ее уже разрывали на части, и есть вещи, которые пугают ее сильнее.

Тогда я буду сопровождать тебя сам, женщина, и покончим с этим. Но если ты проиграешь…

— Я не проиграю, говорит она.

Без предупреждения этот пустынный клочок земли беззвучно распадается. Лукрецию подхватывают сильные черные крылья, которые совершили этот переход несчетное количество раз. Они несутся сквозь пламя и ледяные бездны, никогда не знавшие света, парят над голодными безымянными ужасами, которые грозят им клыками из кости и стали. И Лукреции некогда сожалеть или бояться за себя, времени хватает лишь подготовиться к тому, что бы ни ждало ее в конце пути.

Лукреция поднимает голову и открывает глаза, а человек, зовущий себя именами рек, набирает воздуха в легкие и вопит снова и снова. Узлы, которые он так тщательно закрепил, расползаются, веревки рвутся как нитки. Еще миг, и ее руки и ноги свободны, она падает на пол.

Джаред ухитрился перекатиться и тоже видит ее, и огромного, как орел, ворона на ее плече. Он пытается шевельнуться, но ноги сковало параличом, и все что он может — смотреть, как разбросанные у ее ног внутренности скользят обратно к Лукреции. Сама кровь течет обратно, переливается через края ведер, чтобы хлынуть по полу алым приливом. Все, что этот человек отнял у нее, до последнего клочка плоти и последней капли пролитой крови, обернулось вихрем, живым облаком, ринувшимся в пустую оболочку тела Лукреции.