Вор с черным языком - [89]

Дальше они принялись обсуждать заговор против короля Калита.

И я узнал много нового об усатом мерзавце.

Например, никого не допускали во внутренние покои дворца в собственной одежде и украшениях. Все надевали красивые, но легкие льняные платья и рубахи и дальше шли в сопровождении gailus du cuth, мальчиков с ножами. Это были сироты, безмерно преданные королю, как способны только двенадцатилетние. Их с раннего детства обучали секретам владения ножом. Один из них провожал гостя к королю, держа его сзади за пояс и направляя в нужную сторону. Достаточно было одного взгляда Калита, короткого, как хлопок в ладоши, чтобы милый малютка, стоявший у вас за спиной, перерезал вам поджилки или проткнул почку.

Гальва рассказала о редком аксийском медном черве, обитавшем в лабиринте под дворцом, куда отправлялись провинившиеся слуги, а Калит наблюдал сверху, как их варят в кипятке и отдают на съедение этому червю. Калит был любимцем Гильдий, ассасины и маги приходили к нему по первому зову. Специально для него колдуны с великими затратами поддерживали жизнь сорокалетней кобылы, и Калит выезжал на ней верхом по большим праздникам, хотя животное явно мучилось, с трудом выдерживая такую тяжесть.

Последний заговор против него был раскрыт никому не известным способом. Говорят, заговорщикам размягчили кости и живьем запечатали их в стеклянные амфоры, а король время от времени заходил к ним почитать стихи.

К концу вечера я услышал о Калите столько интересного, что превратился в закоренелого спантийского мятежника, только лишенного удовольствия быть драным спантийцем.

Я задумался о Мирейе, которая росла рядом с мерзавцем-дядей и была вынуждена разговаривать с обезьяной и выть на луну, чтобы остаться в живых.

Такая вот семейная идиллия.

Неудивительно, что после всех этих разговоров я видел мрачные сны.

44 Кость в горле

Я был дома. Мать только что подала на стол жареную курицу с горохово-перловой похлебкой, блестевшей от жира. Это была большая роскошь – птица на обед. Мы размазали тушеное мясо по деревянным тарелкам и брали его маленькими порциями. За столом нас было девятеро: отец, мать, три брата, я, две сестры и мальчик-сирота, которого мы взяли к себе, но через год он от нас сбежал. Звали его Гилс.

Из-за больных суставов папаша ходил медленно, зато пиво пил так быстро, что ему пришлось выйти во двор и громко помочиться у стены еще до того, как все мясо было съедено. И задолго до того, как он начал ворчать, что это его дом и мы должны как-то выказать свое уважение к нему. Маленький сирота показал нам свою тарелку, а мама отругала его за это. У мамы были кудрявые волосы, которые вечно ее не слушались. Она пыталась завязать их, но одна прядь все время выбивалась, и мама сдувала ее с лица, пока младшая сестра рассказывала о том, как ее напугал козел, о том, что облака сотканы из шерсти и что она вообще не собирается выходить замуж, если только женихом не будет мальчик со светлыми волосами, которые ей очень нравились.

Потом сестренка перестала балаболить и сказала мне очень серьезно:

– Следи внимательно за костями, Кинч. Мама говорила, что у этой курицы плохие кости.

– Что за чушь ты несешь, – ответил я. – У всех куриц одинаковые кости. Пойди хоть на край света, зарежь там курицу – и увидишь, что кости у нее на тех же самых местах, что и у наших.

– Мама говорила, что у этой особенные кости.

– Особенные кости, – повторил я, чтобы она сама услышала, как это сказала, а потом проглотил кусочек.

И что бы вы думали? Я тут же почувствовал боль в горле, такую острую боль, что хотел было сказать: «Будь оно все проклято, у меня кость застряла в горле!» – но в том-то и беда, что я задыхался и не мог говорить. Тут я закашлялся, а это означало, что я все-таки не совсем задыхался.

Кашель было ужасный, до крови, и все смотрели на меня, кроме папаши, который продолжал есть, потому что пошло все в жопу, он целыми днями вкалывает на серебряном руднике и пусть кто-то другой возится с неблагодарным отродьем, харкающим кровью. Вдруг мне показалось, что кость на самом деле проткнула мне горло, я выпучил глаза и схватился за него – то есть за горло, и кость уколола мне руку.

– Вот видишь, мама, – сказала сестренка Шавон. – Я ведь говорила ему об этой курице.

– Особенные кости, – согласилась мама, сдувая с глаз непослушную прядь.

– А он не послушался.

Тут я понял, что это вовсе не кость проткнула мне горло, а просто нож. Острый кончик ножа торчал наружу, и я попытался вспомнить, как сказать на языке жестов: «Мне разрезали горло изнутри», но, по правде говоря, я еще никогда ничего похожего не говорил.

– Теперь тебе дадут просраться за то, как ты насвинячил, – сказала Шавон.

Я попытался объяснить ей, что нельзя так ругаться, особенно за столом, но только забрызгал кровью курицу.

– Что? – спросил мой мертвый глухой сводный брат, одетый в ту самую рубаху, которую он украл у старосты.

И тут из моего горла послышался голос:

– Подведи меня к зеркалу.

Я подошел к полированной латунной пластине, висевшей на стене рядом с платяным сундуком матери, и посмотрел на свое отражение. Выглядел я неплохо, если не считать крови на рубахе, разреза на горле и торчавшего из него кончика ножа. Да еще пары глаз за этим ножом. Вдруг из раны показался рот и заговорил.