Вор-любитель. Избранные рассказы о Раффлсе - [11]

У. Ф. Раффлс! Мы принимали друг друга за У. Ф. Раффлса, потому что новый директор еще не приехал! Не удивительно, что у нас в разговоре происходили постоянные qui pro quo[2], и чудо, что мы не обнаружили своего обоюдного заблуждения. Как бы он надо мной посмеялся! Но мне, мне было далеко не до смеха, ей Богу, вовсе не до того! Я рассмотрел в мгновение ока все произошедшее, без трепета, но с чувством тяжелого гнета, когда подумал о своем собственном положении. Я очутился на дне глубокой пропасти, так как рассчитывал на этого У. Ф. Раффлса. Теперь я вспомнил о субъекте с бородою патриарха, о лошади, мчавшейся без всадника с окровавленным седлом, об умышленно ложном указании дороги, сбившем меня совсем в сторону, затем о директоре и о слухах насчет появившихся там разбойниках. Но, в сущности, я не стану утверждать, чтобы я почувствовал какую-нибудь личную жалость к человеку, которого я никогда не видел. Подобная жалость – это лишь общепринятая вежливость, да и вдобавок все мое сострадание было тогда обращено только на самого себя.

Я находился в таких отчаянных тисках, как никогда, какую дьявольщину мог я тут придумать? Вряд ли я достаточно описал тебе полнейшую необходимость моего возвращения в Мельбурн с деньгами, в сущности, это не столько было необходимостью, сколько моим собственным решением, которое я вполне мог признать абсолютным.

«Деньги я должен был добыть, но как, как? Поддастся ли этот совершенно чужой человек моим убеждениям, когда я открою ему истину? Нет, это только заставит нас рыскать по всему околотку целую ночь. К чему же я стану ему говорить? Предположим теперь, что я оставлю его при его заблуждении… будет ли от этого какой-нибудь выигрыш?» Банни, клянусь тебе, я явился к обеду без всякого определенного плана в голове, без придуманной лжи на устах. Я бы мог все уладить довольно естественно и объяснить дело, не теряя времени, но, с другой стороны, к чему было торопиться? Письма я еще не вскрывал и мог всегда уверить, что не заметил инициалов. Тем временем что-нибудь могло обернуться в мою пользу, я мог пока выжидать в положении наблюдателя. Искушение уже у меня появилось, но искушение еще смутное, и эта неопределенность пробуждала во мне неодолимый трепет.

«Плохие известия, как я опасаюсь?» – спросил управляющий, когда я наконец уселся за стол.

«Скорее надоедливые», – отвечал я. Уверяю тебя, я отвечал наобум, не подумав, просто на скорую руку, но ложь была произнесена, положение принято, путь к отступлению отрезан. По инстинкту, не сообразив еще, что мне делать, я уже объявил себя У. Ф. Раффлсом. С этой минуты я и должен был оставаться этим Раффлсом в этом банке на эту ночь, а дьявол уже научит меня, как воспользоваться моей ложью!

Раффлс снова поднес стакан к губам, я же забыл и думать о своем стакане. Сверкнул при свете газа его портсигар, поднесенный ко мне, но я отрицательно покачал головой, не отрывая своих глаз от рассказчика.

– Бес и сыграл со мной шутку, – продолжал Раффлс со смехом. – Прежде чем я дотронулся до супа, я уже решил, что мне делать. Я задумал ограбить этот банк, вместо того, чтобы ложиться в постель, а затем вернуться к завтраку в Мельбурн, если только докторская кляча сумеет с этим справиться. Я мог бы сказать потом своему приятелю, что сбился с дороги и проплутал несколько часов в лесу, как это и действительно могло бы случиться. Таким образом, я будто бы и не попал вовсе в Йе. Личность преступника и самый факт грабежа отнесли бы впоследствии к какому-нибудь члену шайки, бродившей в тех местах и убившей нового директора с этим именно умыслом. Ты приобрел уже некоторую опытность в таких делах, Банни. Спрашиваю тебя: какой же мог быть тут лучший выход? В последнюю ночь у нас было нечто подобное, но далеко не столь надежное. Я принял решение и прокрутил его с самого начала и до конца, прежде чем закончил есть свой суп!

На мое счастье, кассир, также живший в банке, уехал на праздники в отпуск и отправился теперь в Мельбурн, чтоб поглядеть на наш крикет, а человек, принявший мою лошадь, служил в то же время и за столом. Он и жена его были единственными слугами во всем доме и спали они в отдельной пристройке. Можешь быть спокоен, я удостоверился во всем этом раньше, чем мы закончили обедать. Пожалуй, я задавал вследствие этого чересчур уж много вопросов (самый тонкий и замысловатый из них выяснил мне имя моего хозяина – Эубэнк), и я не был достаточно осторожен, чтоб скрыть их преднамеренность.

«Знаете, – сказал он мне, – не будь это вы, так дядюшка Эубэнк, режущий всегда правду-матку, сказал бы, что вы боитесь разбойников. Разве вы потеряли свою храбрость?»

«Надеюсь, что нет, – отвечал я, порядком краснея, – могу вас уверить, но, право, не особенно приятно пригвоздить кого-нибудь пулей».

«Да что вы? – невозмутимо произнес Эубэнк. – Я со своей стороны не знаю лучшего удовольствия. Впрочем, ваша пуля ведь и не пригвоздила».

«Желал бы, чтоб было иначе!» – воскликнул я с некоторой находчивостью.

«Аминь», – произнес он.

И я осушил свой стакан. В сущности, я не знал, находился ли мой раненый грабитель банка в тюрьме или на том свете, или на свободе.