I
Я так до сих пор и не знаю, что меня удивило больше, телеграмма, в которой мне рекомендовалось обратить внимание на объявление, или само объявление. Эта телеграмма сейчас, когда я пишу, лежит передо мной. Ее, по-видимому, отправили с улицы Вир в 8 часов утра 11 мая 1897 года, и пришла она в этот грязный Холлоуэй[1], когда еще не было половины девятого. Как, видимо, и предполагалось, она застала меня, неумытого, уже за работой: пока не стало слишком жарко, у меня в мансарде еще можно было работать.
«Посмотри объявление мистера Мэтьюрина в Дейли мейл возможно тебе подойдет прошу попробуй если надо поговорю…»
Вот эта телеграмма, составленная явно на одном дыхании, от которой у меня самого перехватило дух, и лежит сейчас передо мной. Когда же в конце текста я увидел инициалы отправителя, моему изумлению не было предела. Они явно принадлежали одному титулованному специалисту медику, который вел прием в двух шагах от улицы Вир и которого за грехи, по его мнению, Бог наградил таким родственничком, как я. А недавно он отозвался обо мне еще хуже. Я, видите ли, позорил его; и эпитет, который он употребил, не поддается воспроизведению здесь. Что посеешь, то и пожнешь. Я свое посеял, так что теперь мог собирать урожай до потери пульса. И если когда-нибудь еще у меня хватит наглости сунуть нос в дом титулованной особы — вылечу оттуда, не успев и глазом моргнуть. Все это, да и еще кое-что в придачу мой ближайший родственник высказал мне в лицо, позвонил слуге и тут же отдал ему приказ действовать. И вот после всего этого прислать такую великодушную телеграмму?! У меня не было слов, чтобы выразить свое изумление. Я буквально не мог поверить своим глазам. Но и для сомнений причин не было: сам стиль послания не мог характеризовать отправителя более убедительно. Пропуская слова из скупости, педантичный до смешного, экономящий полпенса за счет смысла и все-таки, как джентльмен, оплативший слово «мистер» перед фамилией Мэтьюрин — в этом был весь мой уважаемый родственник, от лысины на макушке до мозолей на пятках. Да и все остальное было очень на него похоже, если как следует поразмыслить. Он ведь слыл довольно известным филантропом — и этой своей репутацией весьма дорожил. Может, это и послужило причиной, а может, просто какой-то внезапный порыв, на который бывают иногда способны и самые расчетливые люди: скажем, утренние газеты за ранней чашкой чая, случайное объявление, ну а остальное — внезапные угрызения нечистой совести.
Итак, надо все проверить самому, и чем скорее, тем лучше, хотя времени не было: работа поджимала. Я писал серию статей о тюремной жизни, пришлось практически описывать всю систему, а ежедневная литературная газета филантропического толка щеголяла моими «обвинениями» с тем большим смаком, чем серьезнее они были; условия, на которых я у них работал, хотя и не обеспечивали мне широкое поле для творческой деятельности, но кое-какое временное благополучие приносили. Так уж случилось, что первый чек за эту серию статей я только что получил с восьмичасовой почтой, и вы поймете, в каком я был положении, если я признаюсь, что для того, чтобы купить «Дейли мейл», мне пришлось бежать получать по чеку деньги.
О самом объявлении — что можно сказать о нем? Оно бы само о себе сказало, если бы я мог его найти и привести здесь полностью, но что-то мне это не удалось, помню только, что оно было о «мужчине-сиделке для ухода за пожилым джентльменом слабого здоровья на условиях постоянного проживания». «Мужчина-сиделка»! После этого шла совсем какая-то чушь: «…выпускникам университета или частной привилегированной школы гарантируется щедрое жалованье». И вдруг я понял, что если я решусь попробовать, то смогу получить это место. Какой еще «выпускник университета или привилегированной школы» пойдет на это? Был ли кто-нибудь из них в большей нужде, чем я? Ну и потом, мой родственник, вдруг ставший великодушным, он не только обещал поговорить обо мне, но и был единственным человеком, который мог это сделать. Разве мог кто-нибудь еще дать более убедительную рекомендацию сиделке? И не обязательно же обязанности сиделки должны быть такими уж неприятными? Обстановка определенно будет лучше, чем в моей мансарде ночлежного дома, да, конечно, и еда, и другие условия, которые могли прийти мне в голову по пути в одно неприглядное пристанище. Итак, я нырнул в ломбард, где меня хорошо знали, правда, не в связи с таким необычным делом, и не прошло и часа, как я во вполне приличной, чуть старомодной, слегка траченной магазинной молью паре и новой соломенной шляпе уже восседал на крыше конки.
В объявлении давался адрес квартиры в районе Эрлз-Корт. Чтобы добраться туда, мне пришлось проехать через весь город до самой Окружной железной дороги и там еще пройти минут семь пешком. Стояла послеполуденная жара, и от деревянных тротуаров пахло смолой. Как приятно было снова оказаться в цивилизованном мире! Мужчины здесь ходят в сюртуках, а женщины носят перчатки. Единственное, чего я боялся, так это встретить кого-нибудь, кого знавал в старые времена. Но мне в этот день везло. Я чувствовал это всем своим существом. Это место будет за мной, и мне еще не раз придется вдыхать запах деревянных тротуаров, отправляясь куда-нибудь по поручению старика, а может, он сам пожелает прокатиться по ним в инвалидном кресле, а я буду толкать его сзади.
