Воображалы - [3]

Незнакомец смотрит на него с восхищением.

— Значит, вся экономика страны…

— Мира, — тихонько уточняет Петя.

— Ах даже мира? То есть вся мировая экономика задействована ради моей скромной персоны?

— А с чего вы решили, что ваша персона такая уж скромная?

Собеседник моргает. Он озадачен, но, пожалуй, что и польщён. Приятно, согласитесь, слышать о себе столь грандиозную ложь, пусть даже и высказанную не всерьёз.

— Давайте выпьем, — предлагает он наконец.

— Только не залпом, — ставлю я условие. — А то надерёмся — так и не услышим всей правды до конца.

На сей раз фраза у меня выпекается удачно, поскольку первая её половина произнесена вполне искренне. Действительно, на спиртное сейчас лучше особо не налегать.

Мы ополовиниваем стопки, берём каждый со своей тарелочки крохотный многослойный бутербродик и, откусив, отправляем обратно. Снаружи под навес слетает жёлтый лист ясеня, подобием эполета присаживается на правое Петино плечо (мой друг, как всегда, в белом приталенном пиджаке с морозной синтетической искоркой), после чего планирует на наш столик.

— Ну так и в чём же, по-вашему, заключается роль моей… эм… нескромной персоны?

— Как у вас с нервами? — неожиданно осведомляется Петя.

— Вы же видите… нормально.

Тем не менее мой приятель поглядывает на него с сомнением. Оценивает. Решается.

— Хорошо! — отрывисто говорит Петя. — Мир, в котором мы живём, создан вашим воображением… Только держите себя в руках! — озабоченно добавляет он.

Физиономия незнакомца расплывается в восторженно-изумлённой улыбке. Я же стискиваю зубы, чтобы, упаси боже, не прыснуть.

— И как же это вам удалось выяснить? — вкрадчиво спрашивает он.

— Никак. Это было известно с самого начала.

— С какого, простите, начала?

— С начала возникновения этого мира. В том виде, в каком мы его знаем.

— И возник он в моём воображении?

— Именно так.

— Со всеми-всеми подробностями? С этими… листиками… столиками… официантом?..

Петя молча кивает.

Незнакомец берёт со стола ясеневый листок и выразительно изучает хитросплетение его прожилок. Потом поднимает на нас насмешливо-укоризненный взгляд. Дескать, опомнитесь, господа! Кому ж такое под силу?

На Петю это, однако, не производит ни малейшего впечатления, и листок снова отправляется на стол.

— И когда же я его, извините, вообразил? Весь этот мир!.. В младенчестве?

— Да не было у вас никакого младенчества! Детства, отрочества, юности — ничего не было. Биография ваша вами же и придумана.

— Придумана мною, а я об этом ничего не знаю?

— А вы ничего этого и не можете знать… Всё произошло на уровне подсознания.

С каждым словом мой друг Петя становится всё угрюмее. Не шутка, чай, — страшную тайну выдаёт. Глядя на него, помаленьку хмурится и незнакомец. Хватает свою стопку, чокается с нашими, даже не дождавшись, когда мы тоже их поднимем, и приканчивает остаток водки единым глотком.

— Хорош беспредельничать, пацаны!.. — Стопка со стуком ставится на стол, голос становится хрипловат. — Ваше счастье, что сейчас не девяностые. Тогда за свои слова принято было отвечать.

Угроза, сами понимаете, насмешливая, и всё равно звучит несколько зловеще. Всполошившись, присматриваюсь к собеседнику попристальнее. Чёрт его знает, вдруг он и впрямь в ту пору руководил какой-нибудь преступной группировкой!

— Да и девяностых никаких не было… — утомлённо отзывается Пётр.

На этот раз улыбка даётся нашему визави нелегко и не сразу. Но ничего, оттаивает помаленьку, возвращается в игру.

— Н-ну ладно… — соглашается он. — Предположим… Значит, насколько я вас понял, заговорщикам нужно, чтобы я представлял себе мир именно таким… э-э…

— Да-да. Именно таким, каким бы его хотелось видеть нашим главарям. Хотя бы в общих чертах…

— С Атлантическим океаном?

— Именно.

— На кой он им чёрт сдался?

— Понятия не имею. Могу лишь предполагать…

— А кто они, эти главари?

— Всё засекречено.

— Ловко… — хмыкает он, явно прикидывая, на чём бы нас ещё поймать. — Послушайте! — внезапно осеняет его. — А почему вы тогда всё это мне выкладываете? Вас ведь за такое по головке, как я понимаю, не погладят… Я имею в виду: ваши сообщники…

Петя роняет плечи, породистое, как у арабского жеребца, лицо становится смертельно усталым. Он дотягивается до моей ополовиненной стопки и медленно её выцеживает. Свою он успел выцедить раньше.

— А нам уже терять нечего, — осипнув, кается он. — Так уже проштрафились, что грехом меньше, грехом больше…

— Месть главарям? — с интересом спрашивает собеседник.

— Да не совсем… — признаётся мой друг и вдруг вскидывает глаза. — Скажите… — В голосе его надежда, почти мольба. — Мы вам понравились?

Незнакомец озадачен.

— Н-ну… — растерянно тянет он. — В общем… д-да…

И Петя вокресает.

— Ну и всё! — торжествующе объявляет он и толкает меня локтем. — Ничего они теперь с нами не сделают…

А Ницше-то — прав. Сколь же очарователен незримый узор на духовных чешуйках Пети, если ему сходят с рук подобные выверты и закидоны!

Незнакомец смотрит на нас и лыбится.

— Красавцы! — говорит он. — Куда там, к лешему, «Камеди клаб»! Вам, пацаны, на телевидении выступать надо… Только вот… — с сожалением продолжает он. — Доказательная база у вас хилая… Ну хоть бы мелочишку какую-нибудь… для подтверждения… Вот, скажем, официант… Что мне стоит вообразить его не блондином, а брюнетом?