Запахи прелой листвы щекочут ноздри, веют прохладой и сыростью. Я снова один, я снова ото всех сокрыт, снова — не от мира сего. Где-то вдали, в такой глубине, где нет места живым и думающим. Небо над головой серо и хмуро, кажется, будто оно, серое с белым, неуклонно падает вниз. Что ни день, то мелкий моросящий дождь, слякоть. Деревья тяжелы и массивны, клонятся к земле, изгибаются в такт здешней жизни. А сам воздух… воздух буквально пропитан витавшей в нем грустью, тоской и унынием — самое подходящее место, чтобы навсегда раствориться и пропасть. Самое место для меня.
Дверь отчаянно взвыла скрипом, хлопнула за моей спиною, отрезая внешний мир. Лучина, затрещав, заалела.
Темнеет здесь медленно и словно как-то незаметно. Однако если уж темнеет, так насовсем — хоть выколи глаз. Ночью нечего делать снаружи, если только интерес не заключается в стремлении заблудиться и пропасть, по пути встретив одну из частых здесь болотных ям. И тем не менее, снаружи отчетливо донесся какой-то посторонний звук. Мне не было нужды его игнорировать.
Темнота и темнота кругом. Еще не совсем полная, не до конца вошедшая в силу, перебиваемая все сгущающимися сумерками, она невесомым бархатом легла на плечи. Никого и ничего вокруг, как показалось мне изначально. Но я не спешил оборачиваться внутрь. Просто стоял и дышал влажной прохладой, а единственная лучина где-то позади скупо выхватывала из мрака редкие очертания.
Тихий шорох снизу, прямо у самых ног. Я нагибаюсь, внутренне удивляясь, что не заметил этого сразу, своей тенью накрыв будто покрывалом. Протягиваю руку и замираю. Сердце бешено колотится и дыхание спирает нечто инородное, заставляя меня упасть на колени. Котомка уже рядом, уже у меня в руках. Я прижимаю ее к себе.
— Она с-совсем другая, — едва слышным шепотом кричит мне темнота. — Пос-заботьс-ся о ней.
Но я ее не слышу, полными влаги глазами глядя в крохотное сокровище у моей груди, смешно-серьезным взглядом изучающее мое лицо. Я несмело протягиваю палец, касаюсь им щечки, крохотного носа, не успеваю заметить, как он уже оказывается крепко зажатым в уже прорезанных зубках. По пальцу медленно разливается онемение.
— Нет, молчать не надо, — шепчу я ей, склонившись, почти ее касаясь. — Крик — твоя награда.
И она сделала то, что сделал бы самый обыкновенный младенец: выпустила мой палец, все также неотрывно глядя на мое лицо, шмыгнула раз, другой, и вдруг во весь голос разревелась. Тягучая тишина вокруг лопнула мыльным пузырем.
— Я увезу тебя отсюда. Далеко-далеко, на другой континент, на другой материк, хоть на край света. Подальше отсюда, от этого прогнившего места. — Слезы катились по моим щекам, струились по бороде, оседая где-то на плечах и груди. Я ничего не видел вокруг — лишь ее наполненные влагой глаза. — Ты навсегда станешь для меня королевой всех королев.
