Воля твоя - [82]

— И знаешь ли ты теперь, что собою представляет Комитет Крови?

Власть и еще раз власть — почти всемогущество. Эта история в полной мере показала мне, что Комитет сам, своими собственными руками способен вести интересующие его войны. Способен кроить государства и писать свою собственную историю. Искре не просто так дали выжить — ее заставили, гоня вперед знаменем освобождения.

— И что же теперь ты будешь делать? — Этого вопроса он не задавал, я задал его себе сам, подсознательно уже зная ответ. Знал уже давно, правя неговорящую лошадь по имени Садия к одному заждавшемуся меня селению.

ГЛАВА 10

* * *

— И все-таки ты явился сам.

Тот, кто желал, чтобы его называли Кардиналом, откинулся на спинку кресла.

— Я сделал столько для того, чтобы наконец-таки увидеть твое присутствие здесь, вот в этом самой комнате, в этом самом кресле, только чтобы в итоге ты пришел сюда без чьей-либо провожатой помощи. Никто так и не сумел ухватить тебя за плечи, связать, насильно доставить пред очи мои. Ты сделал это сам — попался самому себе — такими путами, которые не разорвать даже Создателям.

— Создатели… Неужели даже Твари веруют в них? Отчего-то мне казалось, что у вас обязательно должно быть свое божество или даже целый сонм божеств, в противопоставление людским Творцам.

— Вот как! — Казалось, Кардинал был искренне поражен. — И как же ты догадался?

Он демонстративно оглядел себя, одежду. Даже встал, покрутившись на месте.

— Что, так заметно, да?

— Если не считать бледной кожи и осунутого лица, что запросто можно приписать затхлости, жизни в постоянном сумраке и алкоголю, то ни единого намека.

Мое откровение повисло между нами тяжелым покрывалом. Насквозь пропитанный маслами и ароматами воздух кружил голову, заставлял нервно ухмыляться, глубоко дыша, в попытках сохранить собственный рассудок — не расхохотаться прямо здесь, в лицо неведомой Твари, сидящей передо мною с глупым выражением лица. Рассмеяться тому безумному пату, что привел меня сюда.

— Знал и все равно пришел. — Неверяще покачивая головой проговорил хозяин.

Недавно початая бутылка, стоящая на столике перед ним, совершила небольшое путешествие к носу Кардинала, была тщательно обнюхана и, с отвращением, отставлена обратно. Следующая закупоренная бутылка задорно чпокнула, пустив по комнате очередной аромат сводящей с ума притерности.

— Номад, — задумчиво проговорил он, удерживая тремя длинными пальцами горлышко бутылки. — Должно быть, Номад проговорился. Иного объяснения этому я не вижу.

Я загадочно улыбнулся.

— Неужели не этот сукин сын?! Тогда кто, как?

Он вскочил с места. Впервые с начала нашего долгого разговора. Не встал, прохаживаясь взад-вперед, а именно вскочил, яростно бросив бутылку чего-то терпкого прямо под ноги. Нечто тягучее, темно-красное, медленно выливаясь из узкого горла, растекалось у кресла.

— Отвечай! — Вскричал он, и крик его был подобен крику ворона — противный, громкий, гаркающий.

Я встал вслед за ним. Впервые позволил себе встать с этого кресла. Никто не выстрелил из боковых проходов, никто не выскочил из арочных галерей. Казалось, все они, буде есть здесь кто-либо помимо нас, застряли в этом тягучем воздухе словно в паутине огромного паука.

— Волей Провидения! — Медленно, с чувством, произнес я, наблюдая разыгравшуюся гамму чувств на лице моего собеседника. — Весьма и весьма возвышенно…, однако иного объяснения тому я не вижу. — Я сделал осторожный шаг в сторону. Один, второй, уверенно пойдя полукругом. Кардинал замер на месте в той самой позе, какой он встретил мое самовольство. И лишь голова поворачивалась вслед моему движению. — Провидение — какое высокое, страшное и всемогущее слово. Не правда ли? Должно быть, это очень интересная история, раз ваш всемогущий Комитет решил прикрываться дланью самой Судьбы! Ах, как бы я хотел послушать ее, узнать ваши мотивы, намерения и чаяния — ведь не каждый день встречаешь того, кто привык ставить себя выше других, решать их жизни, судьбы. Определять их волю. «Волю твою волей чужой» — и само Провидение, пребывающее в умах простого люда и… нелюда, такой невозможностью, неотвратимостью и ужасом предопределения подходит как нельзя лучше.

Кардинал, казалось, не дышал. Не улыбался, не скалился, не щурился — лицо его словно омертвело, и лишь глаза, живые глаза, продолжали тяжело буравить меня взглядом.

Я остановился прямо у него за спиной.

— Тяжело быть ренегатом, верно?

Он медленно, очень медленно, неторопясь развернулся.

— Это ты мне скажи, каково?

— Сложно, — податливо (кротко) кивнул я. — Очень сложно. Трудно в первый раз, тяжело во второй, и невозможно в третий.

— Предать собственное королевство, — процедил Кардинал, подергиваясь всем телом, и только презрение ко мне не давало ему рассмеяться сквозь зубы, — предать империю…

— Предать себя, — закончил за него я.

— Я буду звать тебя Ильф. Знаешь, кто такие ильфы?

— Да, отец рассказывал мне. Это маленькие невидимые проказники, но все зовут их эльфами. Лишь некоторых — ильфами.

— И верно, — щелкнул я ее по носу, — таких проказников, какой достался мне, еще поискать нужно.

Малышка звонко рассмеялась, ткнувшись «раненой» частью своего тела мне в плечо. Просто ткнулась, глянув на меня снизу вверх. Обожгла и прикосновением и взглядом, а смех ее до сих пор звучит в моей голове.