Вольтер - [42]

Истина же состоит в том, что Вольтер с его неудержимым темпераментом порой забывал — ив защите правого дела нужно сохранять спокойствие и умеренность. Он же иногда не соизмерял удара и не всегда апеллировал к тем, к кому следовало апеллировать. Обращения к полиции, магистратуре, министрам, даже литераторам с просьбой поддержать его в справедливой борьбе, так же как то, что, ударив, он отдергивал руку и, случалось, был уличен в отказе от собственных слов, слишком часто заслоняли от тогдашней публики истинное положение вещей. А это приносило новые огорчения.

Предавали порой и друзья. И тогда утешала лишь самоотверженная любовь Эмилии. Он платил ей тем же.

Вот один пример, связанный опять-таки с «Вольтероманией», бестселлером 1738 года. В этом гнусном пасквиле «Генриада» объявлялась «нагромождением ошибок и стилистических ляпсусов», «История Карла XII» — «плохим романом, изобилующим ошибками», стиль книги сравнивался с «бабьими сплетнями», «Философические письма» только того и «заслуживали, чтобы быть сожженными палачом», «Элементы философии Ньютона» не имели ценности большей, чем если бы их написал глупый школьник».

И вот чья-то услужливая рука отправила «Вольтероманию» по почте в Сире. Эмилия знала, как огорчают Вольтера подобные мерзкие сочинения. Перехватив экземпляр пасквиля, она спрятала его, ни словом не обмолвившись другу.

Но второй экземпляр «Вольтеромании» был отправлен особой, секретной почтой. Ее вскрыл сам Вольтер. Он поступил так же, как Эмилия, чтобы ее не огорчать.

И любопытное совпадение. Оба по секрету друг от друга написали одному и тому же лицу — Тьерьо. Оба просили об одном — чтобы тот письменно подтвердил авторство Дефонтена. «Вольтеромания» вышла анонимно, но Тьерьо обоим говорил, что знал от самого аббата, кто ее написал. Однако неблагодарный не жил больше на средства Вольтера, нашел себе нового богатого покровителя — парижского финансиста. Поэтому и мог себе позволить долго не отвечать вообще, а затем под напором повторных писем маркизы заявить, что он, дескать, запамятовал и подтвердить то, что требуется, не может.

Тьерьо совершил еще одно мелкое предательство: послал «Вольтероманию» Фридриху, которому сам же Вольтер его рекомендовал как корреспондента о парижских новостях.

И кто бы, вы думали, заступился за оклеветанного писателя? Маркиз дю Шатле. Это он поехал в Париж и так напугал пасквилянта, поговорив с ним напрямик, по-солдатски, что аббат дал расписку — он «Вольтеромании» не писал и с ней не согласен.

На некоторое время Дефонтен оставил Вольтера в покое и нашел себе другую мишень. Обиженный подал в суд. Аббату угрожали галеры, куда в то время нередко попадали издатели и литераторы. Вольтер тогда своего врага жалел и щадил, хотя в конечном счете клеветник отделался тем, что у него лишь отобрали привилегию на журнал.

Но когда Дефонтен напал на «Блудного сына» и выдумал еще большие глупости про «Элементы философии Ньютона», терпение Вольтера лопнуло. Он годами страдал от нападок врага и еще больше мучился, ожидая от него новых гнусностей.

Но это еще не все. И отдаленность Сире не защищала от преследовании. Ведь то, что Вольтер делал, выходило за стены замка.

Он так радовался, что в Париже издается полное собрание его сочинении! Но радость оказалась преждевременной. Полиция конфисковала весь тираж первого тома, где среди прочих выдающихся произведений были помещены две главы «Века Людовика XIV». И какую же придумали причину? Книги хранились в доме некоего аптекаря, где им якобы храниться не полагалось. Издатель пострадал и сверх убытков из-за конфискации. Дело его на три месяца закрыли да еще и оштрафовали беднягу на пять тысяч ливров. Штраф заплатил Вольтер.

Нисколько не приятнее была другая история. Началось словно бы хорошо. Трагедия «Фанатизм, или Магомет-пророк» с большим успехом прошла в Лилле. Но в Париже, годом позже, за безбожие правительством была быстро снята. Даже то, что глава католической церкви благословил произведение, направленное якобы против ложной мусульманской религии, не помогло. Надо отдать кардиналу Флери справедливость. Пафос трагедии был не в разоблачении Магомета, представленного мошенником, прикрывающим свое властолюбие и корысть завесой созданного им нового религиозного учения, но в осуждении всякого фанатизма и нетерпимости. Кардинал это понял. Однако автору от проницательности Флери было не легче. Умнейший папа Бенедикт XIV сам был врагом всякого фанатизма, ему истинный смысл трагедии был тоже ясен. Потому-то он ее и поддержал.

Самыми тяжелыми, пожалуй, были неприятности, постигшие Вольтера несколькими годами раньше, опять-таки не без участия Дефонтена. Неприятности из-за того, что, как метко выразился сам автор, «Адам и Ева не мылись». В небольшой поэме «Светский человек», казалось бы, не содержалось ничего крамольного. Превозносились современные цивилизация, комфорт, даже роскошь. Однако Вольтера обвинили в том, что он противопоставил их первобытному, варварскому бытию наших прародителей и тем самым посягнул на библейские сказания.

Вероятно, он избежал бы этого преследования, если бы не проявил излишнего остроумия. Прозвал «ослом Мирепуа» Буае, бывшего епископа города Мирепуа, а тогда воспитателя дофина. Острота была основана на обычно неразборчивой подписи Буае. Он так писал слово «ancient» («бывший»), ограничиваясь одними первыми буквами, что это легко было принять за слово «âne» («осел»).