Волшебный жезл - [14]
— Значит, целиком мы от наших коров зависим?
— Целиком! — говорит Шабаров.
Посмеялись мы с ним над такой нашей судьбой, и пошел я опять на скотный двор посмотреть, все ли там в порядке, а заодно и проведать Послушницу: она не сегодня-завтра должна была отелиться.
На дворе был голубой весенний вечер. Снег на пригорках уже стаял, кругом звенели ручьи и пахло пряным запахом освободившейся от снега земли.
Сгущались сумерки, приближался час последней дойки коров и по талым тропкам к скотному двору шли доярки.
Невдалеке от скотного двора я встретил скотника Петра. Он шел мне навстречу какой-то нетвердой вороватой походкой, но, увидев меня, на секунду остановился и пытался спрятаться за конюшню.
— Постой, Петр! Куда ты? — крикнул я.
Деваться ему было некуда.
— Я сейчас! Сейчас вернусь! — сказал он и хотел опять улизнуть.
Но я заметил, что его брезентовое пальто странно оттопыривается.
— Ты что прячешь? — спросил я, подойдя к нему вплотную.
— Ничего не прячу, — ответил он, обдав меня запахом винного перегара. — Ничего не прячу. — И вдруг с нескрываемой злобой: — Уйди с моей дороги! Уйди подобру-поздорову, не то худо будет!
Под его плащом было четыре керосиновых фонаря, какими у нас тогда освещался скотный двор.
Каждый день фонари пропадали, доярки жаловались, что работать приходится в полумраке, что кто-то крадет фонари. Теперь было ясно, кто их крадет.
— Верни фонари! — сказал я Петру. — А завтра получишь расчет.
Он поставил фонари на землю, помолчал, потом прошептал мне в самое лицо со злобной угрозой:
— Ой, латыш! Жили мы здесь без тебя тихо, вольготно. А ты приехал — покоя не стало. Уезжай от греха подальше! — и, резко повернувшись, быстро зашагал в сторону.
Я принес фонари на скотный двор, где в полумраке хлопотали доярки. Это были те же самые девушки и женщины, которых я встретил здесь около года назад, когда приехал в Караваево, но выглядели они теперь совсем иначе: на каждой — белый халат, голова повязана косынкой, руки чисто вымыты. И работали они совсем иначе. В помещении было тихо: ни криков, ни брани, ни разговоров. Только звонкий звук струек молока, ударяющихся о стенки подойников, да изредка тихое ласковое слово, обращенное к животному.
— Станислав Иваныч, — сказала, подойдя ко мне, миловидная Ульяна Баркова, — Беляночка моя сегодня восемнадцать литров дала. Каждый день прибавляет. Не зря стараемся!
В ее словах и в выражении лица было столько искренней радости, что я обнял ее за плечи.
«Любит животных, — думал я об Ульяне Барковой. — По-настоящему любит». — И радовался, что удалось подобрать надежных друзей и помощников, таких, как Ульяна Баркова или Александра Матвеевна Волкова, которая когда-то не заметила царапин на вымени Послушницы.
Теперь эта корова очень поправилась, шерсть ее стала гладкой, походка важной, и мы с Александрой Матвеевной с нетерпением ожидали ее отела: сколько она даст молока, окупит ли те щедрые корма и заботы, которые получала от нас?
Отела Послушницы мы ждали с нетерпением еще и потому, что отцом будущего теленка был красавец Богатырь, сын Беляны. Я надеялся, что новорожденный теленок унаследует лучшие качества своей матери Послушницы и своей бабушки Беляны.
Было уже очень поздно, и все доярки и скотники ушли отдыхать. Только мы с Александрой Матвеевной не уходили от Послушницы.
— Неспокойно у меня за нее сердце, — говорила Александра Матвеевна. — Ведь возраст ее немалый.
До полуночи мы не отходили от Послушницы, и, наконец, на свет появился мокрый теленочек цвета топленого молока, с маленькими темными копытцами.
У новорожденной телочки была смешная мордочка и большие удивленные глаза. Как только мать облизала ее мокрую шерстку, телочка сразу попыталась встать.
Сначала она подняла задние ножки, зашаталась, чуть не упала, потом привстала на передние ножки, опять зашаталась, передвинула одну переднюю ножку и осталась стоять так твердо и уверенно, будто жила на свете уже много времени, а не три или четыре минуты.
Новорожденной дали кличку «Покорная». Назвали мы ее так потому, что кличка дочери или сына коровы, по заведенному обычаю, всегда начинается с той же буквы, что и кличка матери.
Александра Матвеевна пошла отдыхать. Никого не осталось на скотном дворе. Я тоже уже собирался домой, но, прежде чем уйти, еще раз подошел к Послушнице и подложил свежей соломы, чтобы ей было помягче и поудобнее.
Внимание мое было целиком поглощено животным, когда я услышал позади себя шорох, и почти в тот же самый момент рядом со мной, чуть не задев корову, в дощатый пол вонзились острые зубья тяжелых вил.
Я обернулся — большая тень Петра метнулась к двери. Я бросился за ним, но, выбежав на улицу, никого не увидел. Усадьба была погружена в сплошную темноту. Кругом шумел лес.
Как выяснилось потом, Петр оказался выходцем из кулацкой семьи. Он был озлоблен, ненавидел советскую власть и всячески стремился причинить ей вред.
ШАБРИХА
Скотник Петр больше никогда в Караваеве не появлялся. А пророчество его не сбылось — из Караваева я не уехал. И под суд меня не отдали, как грозил приезжавший из города ученый-ревизор. И хорошее кормление животных пошло им не во вред, а на пользу. Уже через короткое время наши лучшие коровы давали в день по два, два с половиной ведра молока — удои, неслыханные по тем временам.
