Волшебный жезл - [13]

ПЕРВЫЕ СТОЛКНОВЕНИЯ

Всю зиму Шабаров чуть ли не ежедневно уезжал в город. Там он хлопотал о кормах для животных, запасал семена клевера, чтобы весной засеять ими луга, доставал деньги для ремонта хозяйственных построек.

А я почти не уходил со скотного двора.

Прежде всего понадобилось навести твердую дисциплину. Весь день доярок и скотников был расписан по часам и минутам. Я работал вместе со всеми: помогал доить коров, задавать им корм, чистить стойла, стараясь личным примером убедить всех ухаживающих за скотом в том, что каждое животное заслуживает самого внимательного и уважительного отношения.

Уже к концу зимы наша работа принесла некоторые результаты. От коров Беляны и Послушницы, которые раньше давали не больше чем по 8—10 литров в день, теперь стали надаивать по 12 и даже 15 литров. И удои все продолжали расти и расти. Но каждый прибавленный ими литр молока стоил нам многих усилий, времени и забот.

Скотник Петр говорил:

— Батраки у помещицы столько не работали, сколько Штейман заставляет. За барыней-помещицей горничные так не ухаживали, как он требует от нас за скотиной ухаживать.

Ветеринар, слыша такие речи, посмеивался:

— Латыши народ упрямый, еще наплачетесь с ним!

А мне говорил со снисходительным дружелюбием:

— Хочу я вас по-дружески предупредить, Станислав Иваныч! Народ тут у нас темный, некультурный, работать не любит, а вы уж очень круто взялись. Как бы греха не случилось! Подумайте, Станислав Иваныч!

А как-то раз приезжает из города почтенный старичок в очках и калошах, спрашивает:

— Вы Штейман?

— Я Штейман!

— Недовольны вами губернские организации: слишком много кормов расходуете. Коровы ваши того не стоят, сколько этот корм стоит, да и коровам столько кормов только во вред.

Я ему объяснил, что стараюсь создать для коров наилучшие условия, чтобы выявить все их возможности и получить от них наилучшее потомство.

— Сразу видно, что нет у вас никакого образования и рассуждаете вы совсем ненаучно, — сказал он мне на это. — По наследству передаются только врожденные качества животного. Поэтому в какие бы условия вы своих коров сейчас ни ставили и как бы вы их ни кормили, а если в их жилах не течет благородная кровь предков, то и потомство их никакой ценности представлять не будет.

Я спросил:

— Ну, а если нам неизвестно, какая кровь течет в жилах нашей Послушницы, тогда как же?

— Тогда, — говорит он, — подождите два-три поколения, и если дочери вашей Послушницы будут давать хорошие удои, так, значит, кровь Послушницы была благородной, а если ее дочери окажутся никудышными, так это будет означать, что ваша Послушница самая безродная и ломаного гроша не стоит.

— Это-то понятно, — сказал я, — да только долго ждать. Нельзя ли как-нибудь побыстрее?

— Нет, — сказал он, — побыстрее никак нельзя. Наука не позволяет!

А пока я стоял и раздумывал над его словами, он добавил:

— А кормов столько расходовать мы запрещаем, потому что это совсем ни к чему.

— Как же ни к чему? — спросил я. — Ведь всякому мужику известно, что молоко у коровы на языке. Чем больше она кормов съест, тем больше и молока даст.

— Опять ненаучно рассуждаете, — сказал он. — Да будет вам известно, что существуют кормовые нормы, разработанные учеными, и надобно их придерживаться. И если у вас коровы хорошие, то дадут они вам при таком кормлении по целому ведру молока в день. Чего же вам больше?

— Если хорошие, — говорю, — то по ведру дадут. А если не очень хорошие?.. Вот мы их побольше и кормим, чтобы даже не очень хорошая корова стала хорошей.

— Упрямый вы человек, — говорит он, — упрямый и невежественный.

И стал втолковывать мне опять:

— Науке еще неизвестны такие средства, которые могли бы плохую корову превратить в хорошую. Имейте это в виду! Все зависит только от ее наследственных задатков. А если вы с наукой не согласны, то мы подыщем на ваше место такого зоотехника, который науку будет уважать. А вас, милейший, можно и под суд отдать за перерасход кормов. Имейте это в виду. — И он сердито стал надевать калоши, собираясь отбыть в город.

Он уехал, а я пошел домой и думаю: «Как же это так получается? Что он мне все наукой тычет, будто наука это какая-то узда: того нельзя, другого нельзя! Наука, как я понимаю, должна расширять возможности человека, а у него получается, что наука сковывает эти возможности. Нет, — думаю, — что-то здесь не так!»

Дождался я, когда Шабаров приехал из города, пришел к нему. Рассказываю, что был ревизор, что ругал за перерасход кормов и все ссылался на науку.

— Разъясни, — говорю, — мне, пожалуйста, как понимать науку?

А он мне отвечает:

— Мы, большевики, так понимаем науку. Если она помогает строить коммунизм, значит, это хорошая наука, правильная. А если она мешает, так нам такая наука не нужна, будем создавать новую.

— Ну, а как быть с кормами? — спросил я. — Наука требует, чтобы кормил я Послушницу по таким нормам, которые рассчитаны на ведро молока, я же хочу дать ей корма авансом, чтобы она мне не одно ведро, а два ведра молока в день давала. А он говорит, что я за это под суд пойду. Как же быть?

— А вот так и быть, как тебе твоя совесть подсказывает, — засмеялся Шабаров. — Если даст нам Послушница два ведра в день, любой суд нас оправдает, а если не даст — тогда другое дело.