Волшебница Шалотт и другие стихотворения - [33]

To every hoof that clangs it, and the springs

Of Dirce laving yonder battle-plain,

Heard from the roofs by night, will murmur thee

To thine own Thebes, while Thebes thro’ thee shall stand

Firm-based with all her Gods.

The Dragon’s cave

Half hid, they tell me, now in flowing vines —

Where once he dwelt and whence he roll’d himself

At dead of night - thou knowest, and that smooth rock

Before it, altar-fashion’d, where of late

The woman-breasted Sphinx, with wings drawn back,

Folded her lion paws, and look’d to Thebes.

There blanch the bones of whom she slew, and these

Mixt with her own, because the fierce beast found

A wiser than herself, and dash’d herself

Dead in her rage: but thou art wise enough,

Tho’ young, to love thy wiser, blunt the curse

Of Pallas, hear, and tho’ I speak the truth

Believe I speak it, let thine own hand strike

Thy youthful pulses into rest and quench

The red God’s anger, fearing not to plunge

Thy torch of life in darkness, rather — thou

Rejoicing that the sun, the moon, the stars

Send no such light upon the ways of men

As one great deed.

Thither, my son, and there

Thou, that hast never known the embrace of love,

Offer thy maiden life.

This useless hand!

I felt one warm tear fall upon it. Gone!

He will achieve his greatness. But for me,

I would that I were gather’d to my rest,

And mingled with the famous kings of old,

On whom about their ocean-islets flash

The faces of the Gods — the wise man’s word,

Here trampled by the populace underfoot,

There crown’d with worship — and these eyes will find

The men I knew, and watch the chariot whirl

About the goal again, and hunters race

The shadowy lion, and the warrior-kings,

In height and prowess more than human, strive

Again for glory, while the golden lyre

Is ever sounding in heroic ears

Heroic hymns, and every way the vales

Wind, clouded with the grateful incense-fume

Of those who mix all odour to the Gods

On one far height in one far-shining fire.

‘One height and one far-shining fire’

And while I fancied that my friend

For this brief idyll would require

A less diffuse and opulent end,

And would defend his judgment well,

If I should deem it over nice —

The tolling of his funeral bell

Broke on my Pagan Paradise,

And mixt the dream of classic times,

And all the phantoms of the dream,

With present grief, and made the rhymes,

That miss’d his living welcome, seem

Like would-be guests an hour too late,

Who down the highway moving on

With easy laughter find the gate

Is bolted, and the master gone.

Gone into darkness, that full light

Of friendship! past, in sleep, away

By night, into the deeper night!

The deeper night? A clearer day

Than our poor twilight dawn on earth —

If night, what barren toil to be!

What life, so maim’d by night, were worth

Our living out? Not mine to me

Remembering all the golden hours

Now silent, and so many dead,

And him the last; and laying flowers,

This wreath, above his honour’d head,

And praying that, when I from hence

Shall fade with him into the unknown,

My close of earth’s experience

May prove as peaceful as his own.

ТИРЕСИЙ

Хотел бы я вернуться в те года,

Когда зари багрянец, проникая

Сквозь кровлю век, будил мои глаза,

Еще живые, ищущие жадно

Значений, спрятанных в полете птиц,

В извивах пламени над алтарями,

И вещих знаков для мужей и жен,

И тайн, одним богам принадлежащих.

А боги, сын мой, сколько ни молись им,

Куда злопамятней земных владык.

Арес пылает гневом до сих пор:

Он зол на весь ваш род, что происходит

От Кадма, чьим ударом умерщвлен

Там, у реки, на склоне Киферона

Свернувшийся в чудовищные кольца

Гигантский змей, злосчастное отродье

Воинственного бога…

Эта быль,

Рассказанная старцем седовласым, —

Таким, как я, — когда я был, как ты,

В меня вселила жаркое желанье

Узреть незримых, разглядеть ясней

Тех, что колеблют небеса и воды —

И всё ж земным подвержены страстям.

Тогда вокруг подножья Геликона

Все земли исходил я до клочка

Вот этими ногами. Я взбирался

И в горы: мне казалось, до богов

С вершины легче дотянуться взглядом.

Однажды на макушке той скалы,

Где отдыхает по дороге в небо

Сестра меньшáя солнца, серебром

Окрестные долины заливая, —

Прилег я в полдень. Хоть прошло с тех пор

Твоих пять жизней, этот день я помню.

Мне камень раскаленный руки жег,

И вдоль ручья побрел искать я тени.

Ручей сбегал во впадину, и там,

В тени олив, увидел я Афину:

Богиня, из купальни выходя,

Одной ступней еще в воде струистой,

Коленом белоснежным опершись

О бережок, таким лучилась гневом,

И золото волос, и грозный шлем,

Венчавший груду сброшенных доспехов,

И девственная грудь, и взгляд разящий

Сияли так, что мой затмился взор,

Лишь дивный голос прогремел во мраке:

«Узревший слишком много, стань слепцом!

Несущий истину, слыви безумцем!»…

О сын мой, тайным зреньем, здесь, во мне,

За гранью тьмы, — ее досель я вижу:

Такой невыносимой красоты

Людскому не создать воображенью,

Из мрамора не изваять… представь:

Один лишь взгляд — и мрак — и дар внезапный,

Пророческий, проклятый, слепотой

Оплаченный, насмешками, неверьем!

Сто раз я предрекал им глад и мор,

Потоп, землетрясенья и пожары,

И гнев богов, — сто раз я призывал

Их к жертвам искупительным, — не слышат,

Не верят! Я бессилен пред Судьбой,