Володя, Вася и другие. Истории старых китайских интеллигентов, рассказанные ими самими - [16]

Я трудился в этой деревне два года. Потом разрешили на месяц вернуться домой. Но опять начались неприятности. Меня вызвали и сказали, что я молодец. Исправился. Принял линию Мао Цзэдуна. И теперь могу совершить подвиг. Потребовали дать показания на моих друзей — декана факультета русского языка и его заместителя. Сказать, что они против «культурной революции». Против Цзян Цин (жена Мао Цзэдуна, одна из инициаторов «культурной революции». — И. Ф.). Но они не были против. В прошлом они участвовали в коммунистическом подполье. Декан — в Америке, а его заместитель — в Гонконге. Я не мог оговорить своих друзей. Я ударил кулаком по столу. Закричал: «Какой, к чёрту, подвиг! Нет никакого преступления. Поэтому не может быть и подвига!». Тогда меня назвали контрреволюционером. Сказали, что я умру вместе с ними. «Что ж, — ответил я, — умирать так умирать». И меня снова отправили в деревню. Шли годы. Когда меня посадили, старшей дочке исполнилось десять лет, младшей — восемь, сыну — шесть. Мы больше ни разу не виделись. Они плакали, что не помнят, как выглядит их папа. В общей сложности я провёл там десять лет, с 1968 по 1978 годы.

Но благодаря жизни в деревне я за эти десять лет, во-первых, приобрёл хорошее здоровье, а, во-вторых, самостоятельно изучил японский язык. Через шесть лет пребывания в деревне режим смягчился. Мне казалось, меня скоро освободят. Отношения с СССР тогда уже испортились. Казалось, что русский язык уже не пригодится. Считали, что тот, кто изучает русский язык, — ревизионист, за Хрущёва. Как раз в этот момент стали развиваться отношения Китая с Японией. Поэтому я начал изучать японский. Если бы я дальше занимался русским языком, все бы думали, что я враг. Я выучил японский благодаря знанию фонетики русского языка. Ведь я знал, что есть буква, а есть звук. Знал, как произносится каждая буква: «а, и, у, э, о». Знал, как сочетаются звуки и получаются слова. Фонетика японского языка устроена похоже. Я сразу же понимал разницу между звуками китайского, японского и русского языков. Мог их сравнить. Потом много раз произносил. Русское «у», японское «у», китайское «у». Когда пас буйволицу, кричал на неё по-японски. Крестьяне смеялись: «Вот человек, учит иностранный язык, а поговорить, кроме коровы, не с кем!». Я изучал японский и ждал, ждал освобождения. Но оказалось время ещё не пришло. «Банда четырех» оставалась ещё у власти. Я ждал ещё четыре года, пока в конце концов не пришёл к власти Дэн Сяопин. Семье разрешили меня навещать. Дэн Сяопин освободил всех интеллигентов. Меня освободили последним из всех тех, кто трудился вместе со мной.

Вася во время ссылки в деревню. 1972 г.

Как и положено ректору, наш ректор очень занят.

Его практически невозможно поймать.

Я несколько раз договаривался с ним о новой встрече, но он постоянно переносил её.

Но сейчас мне улыбнулась удача.

Мы сидим с ректором в его кабинете на кожаном диване. Рядом — дубовый стол длиной в несколько метров.

Сбоку — дверь в отдельную комнату, где ректор может поспать, если устал.

С восьмого этажа открывается вид на город. Вдали маячит изящная Сяо Мань Яо — «тонкая талия», городская телебашня, вторая в мире по высоте.

Нашу беседу постоянно прерывают люди, которые входят в кабинет с бумагами на подпись.

К ректору можно зайти в любой момент, минуя секретаря.

Ректору чуждо чванство. Он прост и демократичен. Я вспоминаю слова его старого товарища, профессора Олега: «Он много страдал».

Он много страдал.

Передо мной извинились. Сказали, что меня сослали в деревню по ошибке. Мне вернули зарплату и должность. Спросили, кем я могу работать. Я сказал, что могу преподавать японский. Во время «культурной революции» хунвейбины сожгли книги. Когда я вернулся, никаких учебников на китайском языке не было. Но я же изучал японский. Поэтому я взял экзаменационные пособия и задачники на японском, и мы вместе со специалистами по этим предметам перевели их на китайский. Пособия по физике, химии, математике и даже музыке — любые. Эти пособия раздали студентам, чтобы они по ним сдавали экзамены. Так, благодаря японскому языку на юг Китая вернулось образование.

Мой коллега — декан факультета русского языка, открыл своё издательство и напечатал эти книги. До сих пор я печатаю книги в его издательстве. Жена заместителя декана во время «культурной революции» покончила жизнь самоубийством. Её заставляли оговорить мужа, сказать, что он уклонист. Она не выдержала и выбросилась из окна. Многие мои знакомые в те годы не вынесли мучений и покончили с собой.

Потом на основе японских учебников я написал свой учебник японского языка в трёх частях: грамматика, фонетика, лексика. Он выдержал три переиздания.

Создал факультет японского языка в Педагогическом институте. Из тех, кто сдал государственный экзамен, мы могли принять только двадцать пять самых лучших. Но потом я понял, что двадцать пять — это мало. Я уже издал к тому времени свои учебники. Я решил открыть свою образовательную передачу на радио на основе этих учебников, чтобы как можно больше людей могли выучить японский язык. Это радио вещало не только на Гуандун, но и на другие южные провинции — Цзянси, Хунань, Хайнань… Слушатели из Гуандуна имели возможность учиться японскому у меня в Хуаши. В то время во всём Китае единственная студия иновещания была в Пекине — на английском языке. А моя передача была первой на японском языке. Она существовала семь лет в радиоформате и ещё один год на телевидении.