Волки и вепри - [9]

Боги старые и новые — за что?

— Ты плачешь, мой учёный гость? — спросил Альвард.

— Лук, — ответил Хаген.

— Ты плачешь, мой учёный гость, — повторил Альвард, — плачешь обо мне.

Потом скворчала яичница, ломился ржаной хлеб, лилась акавита. Старец говорил, юноша слушал. Знал, что должен бы заниматься вовсе не тем, но не мог бросить легендарного знатока речей рода людского и прочих речей. Слушал, как Альвард нижет слова на нить века своего, и не мог успокоиться. Какие-то корчемные псы осмелились лаять на старца седого! За что? За сто марок и три эйрира? Имели право, но…

…Раньше Альвард Учёный действительно жил в достатке и почёте. Много ездил по миру, но осел здесь двадцать зим назад. Незадолго до войны коллингов с хеднингами. Старый весёлый Хорсе конунг привечал его, пока не помер. Злая хворь свела в могилу супругу Альварда, Тову-голубку. Только сын и остался. Грис. Избалованный непослушный поросёнок. Который вырос отнюдь не в вепря — так, в свинью. Потом настали и вовсе худые времена. Новому конунгу, Тивару Хорсесону, не было дела до всякой учёности — ему лишь бы днями напролёт гонять оленей по лесам. Его брат и воевода, Яльмар Молчун, тоже не имел нужды в словарях и сагах. Жизнь дорожала, пришлось продать хороший дом на главной улице и перебраться сюда, работать писарем: благо, неграмотных хватало. Зрение с годами не стало лучше, руки дрожали, пальцы не всегда могли удержать перо. Сыну отцова наука впрок не шла, и никакая наука не шла. Подрабатывал, где придётся, но спускал всё до последнего эйрира на девок да на пиво. Потом начал играть. Страстно. Запойно. Себе на погибель…

— Добро бы только себе, — не сдержался Хаген. — Подсвинка режут — брызги летят.

— Оно так, — пожал плечами Альвард, — но куда ж я его дену? Родная кровь.

— Я вхож к вашему альдеборгману Сельмунду, — без всякого хвастовства заметил Хаген. — Если нам будет удача в нашем деле, потребую от него, чтобы он взял тебя под крыло. Вас. Обоих. У него широкие крылья, хоть он и прибедняется.

— Так что же, — поднял кустистые брови Альвард, — правду говорят в городе, что нынче утром некие викинги заявились к Сельмунду во дворец? В хирд к нему нанялись? Или…

— Или, — сказал Хаген.

Альвард прищурился, как сытый кот, усмехнулся, забыв на миг печали:

— Думается мне, знаю, чем тебя благодарить. Давно уже Сельмунд искал отчаянных людей, что взялись бы упокоить мёртвое войско! Вы ведь тут за этим?

— Ты божественно проницателен, Альвард сын Граса, — нахмурился Хаген, предчувствуя добычу, — но что ты такое можешь мне поведать об этих мертвецах?

— О мертвецах — мало, — признался старик, — но, я думал, тебе и живые небезразличны.

— Воистину, — кивнул юноша. — С чего всё началось? И — когда именно?

— Слушай же, гость любопытный…

…Расстались учёный старик и молодой викинг примерно за час до полуночи. Сердечно обнялись, как добрые друзья. Хаген заметил:

— Я всегда полагал, что больше пользы будет от беседы с одним мудрым старцем, чем от попойки с сотней дуралеев. Что же! Не будет лишней в нашей саге поведанная тобою прядь. Но скажи мне, Альвард Гриссон: остался ли у тебя хоть один твой словарь?

— «Поэтического языка»? Как же, как же… Собственно, это не совсем та книга, которую тебе доводилось читать, — не без гордости заметил Альвард. — Я собрал новые кённинги для обозначения разного дикого зверья, расширил список хейти для таких понятий, как «вода», «огонь», «небо», «народ», вписал несколько редких слов — с пояснениями, разумеется…

— Я бы купил.

И — да, приобрёл томик в серой коже с золотым тиснением. Поля чернели от заметок, а в конце обнаружилось с полторы дюжины вложенных страниц, испещрённых мелким, но разборчивым подчерком. Книга стоила не дороже двадцати марок, но Хаген выложил все двести. Альвард Учёный нуждался в деньгах.

— Пошлю завтра за тобой и сыном, — обещал викинг.

— Храни тебя твоя фюльгъя, странный странник тресковой тропы, — улыбнулся старец.

— Ну и какого хера, братец-лемминг? — сходу спросил Хродгар. — Тебя разве посылали в город выручать старых пердунов и молодых полудурков?

— Скажу в своё оправдание, что я не вполне бесполезно потратил вечер, — развёл руками Хаген, — а впрочем, хотелось бы поглядеть и на ваш улов. Хравен не приходил?

— Прислал ворона: мол, ждите к утру.

Сказать по чести, невелика была добыча стаи Хродгара — как и ожидалось. Мало было радости горожанам беседовать с чужеземцами о проклятии Гримсаля, к тому же — накануне очередного буйства мёртвой плоти. Говорили, что год от года дело ухудшалось. Драугры причиняли всё больше урона товару и разрушений городу, но хуже было, что, по всей видимости, битве предшествовала охота. Мертвецы хватали людей на улицах, врывались в дома, не разбирая, кто беден, а кто богат, кто раб, а кто — свободный, кто худороден, а кто — этелинг. Их редко удавалось отогнать оружием, чаще — молитвами, заклинаниями, огнём. Иные поговаривали, что видели в небе ведьму, летящую верхом на посохе в сторону курганов, но мало ли кто что видел.

Много ли наверняка разглядишь во мгле?

Да ещё потешило друзей обилие оберегов, коими обвешивались перепуганные горожане. Колокольцы, молоточки-торсхаммеры, глиняные свистульки, «солнечные колёса», связки чеснока — травы благородной, руны и, разумеется, кресты Белого бога. Те же кресты рядом с волнистыми языческими узорами — на воротах и стенах домов. А в лавках да корчмах — малёванные доски-образа святых Мартена и Никласа, Пречистой Марики, архонта Микаэля вперемешку с восковыми, деревянными и оловянными изображениями асов, ванов и неких неведомых божков.