Волки и вепри - [8]

— Хравен, отрежь ему член, — устало бросил Хродгар.

— И скорми козлам, — ехидно добавил Хаген.

— Здесь нет козлов, Полумуж, — рассмеялся Торкель, — разве что кроме тебя. МЕКЕКЕ!

3

Куда бы направиться в первую очередь, чтобы разузнать, о чём говорят в городе? Правильно, на рынок. Рынков в Гримсале было целых два: на речной пристани и на главной площади. Друзья разделились и пошли расспрашивать жителей города, а Хравен отправился на Хаугенфельд — побеседовать с обитателями курганов. Солнце клонилось к закату, народ начал расходиться по корчмам. Пришлось и братьям-викингам наведаться в пару-тройку пивных.

И Хаген снова нашёл себе славное приключение.

— Ну, старик? — донеслось от стола в углу. — Платить-то будешь? Задолжал твой ублюдок.

Хаген обернулся. Единственный из всех посетителей. Люди нет-нет да и потянулись к выходу, а другие опускали глаза. Отворачивались. Хаген поискал взглядом Торкеля: тот отошёл на задний двор отлить. Сукин сын Варф сидел под стойкой, высунув язык и скалясь: не любил хмельного духу, как и всякий пёс. Корчмарь тронул Хагена за плечо:

— Слушай, парень, ты или иди отсюда, или хоть не лезь. Мне тут не нужны лужи крови.

— Как говорит мой мудрый хёвдинг, — каменным голосом ответил Хаген, — вот уж хрен.

И прислушался.

— Ну так чего? Сто марок и три эйрира. Долг в кости — святое дело, старик.

Говоривший сидел в углу и его было плохо видно. За столом, уставленным кружками да мисками, собрались трое его дружков — народец вроде тех, что встретились Хагену у рынка. Все — при скрамасаксах, у одного — малый боевой топор. Между ними сидел, уткнувшись лицом в миску и блаженно похрапывая, пьяный парень, ровесник Хагена. Ещё одним был упомянутый старик. Одежда на нём могла бы поспорить возрастом с ним самим, но казалась чистой. В свете очага тускло блестела лысина — поляна в кругу седой стерни. Белая борода падала на грудь. Это был крепкий, но невысокий человек с коротким носом и усталыми, подслеповатыми глазами. На руках его Хаген заметил въевшиеся следы от чернил.

— Сто марок? — растерянно прокряхтел старик. — Помилуйте, да откуда бы. Разве по мне скажешь, что я имею достатка на сто марок?

— Однако твой Грис основательно насвинячил, — возразил главарь. — Я бы, пожалуй, взял его в уплату долга в рабы, но такие недоумки мне ни к чему. Ты тоже староват, чтобы быть рабом. Я взял бы твои книги, но мне трудно будет их продать. Ищи, где хочешь. Или мне перерезать глотку этому славному поросёнку[9]? Что скажешь, учёный старик?

И тут уж Хаген не выдержал:

— Эй, говноеды! Оставьте деда в покое. Держите три эйрира.

И бросил горсть медных монет в бородатые лица.

— Да ты… — главарь в углу подавился яростью, так стремительно всё случилось. Сидевший слева от пьяного Гриса потянулся к поясу. Хаген пригвоздил его руку к столу крюком от топора, выдернул из-под него стул. Сидевший справа оттолкнул беспамятного пьянчугу, занёс топорик — и получил стулом прямо в лоб. Стул разлетелся, но и разбойнику здоровья не прибавилось. Третий вскочил, бросился на подмогу — и взвыл: умница Варф ткнулся зубами ему в промежность и крепко сжал челюсти. Хаген поднял неудачливого игрока, а через весь зал уже мчался Торкель, выхватывая на бегу меч. Он не знал, что случилось и кто заварил кровавое пиво. Он знал одно: на его друга подняли оружие. И да будет отсечена та рука!

В назидание.

Корчмарь открыл было рот, но Хаген злобно и коротко бросил через плечо:

— Ни слова.

Потом обратился к старику:

— Пойдём отсюда, учёный муж. Помоги мне нести своё несчастное отродье.

— Ещё свидимся! — донеслось из угла.

— Свистни в буй, — посоветовал Торкель.

Они проводили старика и пьянчугу-сынка до их убогой хижины на отшибе в Северной четверти города. Помогли раздеть Гриса, уложили на тюфяк. Старик отёр скупые злые слёзы:

— Поблагодарил бы вас, да нечем. Не обессудьте.

— Хватит и слова, — уверил Торкель, — нам пора. Бывай, дедушка. Хаген, идём. Хаген?..

Сын Альвара не ответил: его взгляд приковали книги. Сваленные в углу за неимением полок. Одни — старые, подёрнутые плесенью и гнилью, другие — более свежие, пахшие чернилами и кожей. Видно было, им повезло с хозяином: ни пылинки. На верху книжного кургана Хаген заметил герб Шлоссендорфа. Шлоссендорфа, горевшего более двадцати зим назад.

На полу бедняцкого жилища валялось настоящее сокровище! Только быстро смекнул юноша, что здесь некому его продать. В городе мертвецов нет нужды в кипах исписанной кожи.

— Кто ты, старый человек? — негромко, но настойчиво спросил Хаген.

— Меня называют Альвард Учёный, сын Граса, — проронил старик.

— Это ты составил «Большой словарь поэтического языка»? Не так ли?

Дёрнулись морщины на старческом челе — будто волны древнего моря. Горький свет отразился в глазах. Альвард шагнул к столу, шатаясь под горой воспоминаний и годов, опёрся на столешницу, тяжело вздохнул и сел. Едва слышно молвил, мелко тряся головой:

— Кому теперь есть дело до поэтического языка?

— Ну, мне — есть дело, — уверил Хаген. И бросил Торкелю, нетерпеливо переминавшемуся с ноги на ногу у дверей, — ступай, встретимся уже в хольде.

Потом учёный старик недвижимо сидел за столом в тревожном безмолвии, а Хаген побежал в ближайшую лавку, купил разной снеди да пузырь можжевеловки, вернулся в хижину, развёл огонь и принялся за стряпню. Старик, видя, как суетится гость, ожил, начал помогать. Под стеной ворочался и мычал в хмельном полусне его сын. Хаген резал лук боевым ножом — и слёзы жгли глаза. Хотя лук был ему нипочём. Но — вид учёного мужа, его корявая, хромая судьба поразили юношу в самое сердце. Доводилось ему читать труды Альварда Грассона, ещё дома, под Круглой Горой. И тогда же захотелось пожать руку этому мудрецу, сведущему в разных языках и делах старины. Думалось — Альвард Учёный живёт в почёте и блеске седин при дворе какого-нибудь конунга или заседает в городском совете, или, быть может, руководит скрипторием в ином монастыре. Не мог поверить, что такому человеку приходится ютиться в нищей норе, в вековых обносках, недоедая и коченея зимой. Да ещё и тревожиться за скверное отродье, жалкого недочеловека, что был хуже многих знакомых Хагену рабов!