Волки и вепри - [82]

…в Срединный мир Лейфа вернул протяжный, истошный крик Льёдис.

Тем же вечером собрали тинг и стали судить Лейфа. Кьяртан возмутился — поединок, мол, был судебный, вы все видели, все условности соблюдены, всё прошло по правилам, сам Вальд, это также все слышали, настаивал, чтобы драться до смерти. За что судить?! Ему ответили: бой прошёл против правил. Льёдис, заламывая руки и заливаясь слезами, обвиняла Лейфа в колдовстве. Мол, кто ваша мать? За что её изгнали с Озёр?

— Ведьма! — кричала несчастная невеста.

— ВЕДЬМА!!! — вторила толпа.

— Ведьминский ублюдок! Отродье скессы! — истекала ненавистью Льёдис, плевала ядом в невозмутимые глаза Лейфа. — Где тебе было победить моего Вальда в честном бою! Твоя мать-троллиха провела сейд и прокляла моего Вальда, а тебя заговорила!

— Прокляла! — отзывалась толпа. — Заговорила!

Тогда вышел лагеман округа Раудхольм и, пока люди не учинили бойню, сказал так:

— У тебя, Лейф Лейфсон, здесь поддержки немного, сам видишь. Доказать, что твоя мать не колдовала на ваш поединок, мы не можем, но и обратного тоже не докажем. Поэтому я предлагаю тебе выплатить вергельд за Вальда Эрвальдсона. А родичам Льёдис, благородному роду Льёдунгов, предлагаю взять выкуп и забыть о вражде.

Магнус Богатый, отец Льёдис и глава Льёдунгов, сказал:

— Вальд обменялся клятвами с моей дочерью. Это повышает цену его чести! Я требую выплатить не сто, как положено, а триста гульденов.

— Нет такого закона, — возразил Даг Хельгасон, один из друзей Кьяртана Бобра.

Лагеман ничего не это не сказал — где, мол, щенку толковать закон! Сказал сам Лейф:

— Не считаю себя виноватым. Не заплачу ни триста, ни сто гульденов, ни жопки крысиной. Во-первых, у меня отродясь таких денег не водилось. Во-вторых, и были бы, не дал бы! Нет на мне вины за смерть сына Эрвальда, боги свидетели.

Тогда лагеман приговорил его к изгнанию из округа Раудхольм, а Магнус обещал, что добьётся для Лейфа большого изгнания не только из округа, но и вообще с Линсея. Магнус не просто так звался Богатым, и никто не сомневался, что слово своё он сдержит. И — да, сдержал. Не прошло и двух недель, как во все земли Линсея было направлено соответствующее уведомление от лагемана из Карлстада.

Впрочем, Лейф Кривой Нос ещё раньше покинул Конопляный Двор, не желая навлекать несчастий на родичей. Неузнанный, прибыл он в Кракнест, а оттуда — на борту «Поморника» — на Эрсей, под кровавым стягом Арнульфа Седого, и дальше — по дороге чайки…

Старуха Сьёрун горевала, но старалась не показывать своей боли. Тягостно было и Кьяртану, и немногочисленным друзьям Лейфа, и Герде дочери Ульфганга, с которой у Кривого Носа была большая приязнь. Но Кьяртан был человеком работящим и спустя недолгое время поднял хозяйство. Надо сказать, не без помощи. Как-то по осени Кьяртан сидел на крыльце и курил трубку. Не заметил, как рядом опустился с неба огромный ворон. Птица Всеотца громко, требовательно закричала. Кьяртан испугался, потом замахал руками — кыш, мол, нечего тут беду накаркивать! Ворон начал потешно скакать вокруг Кьяртана. Тогда парень увидел мешочек, привязанный к шее птицы. «Верно, это почтовый ворон», — подумал Бобёр, подманил ворона и отвязал поклажу.

В мешочке лежали монеты. Десять гульденов. Десять блестящих, полновесных гульденов!

Кьяртан покормил посланника тресковыми головами, тот благодарно каркнул и был таков.

— Что бы это ещё могло значить? — удивился сын Лейфа Чёрного.

Так продолжалось из года в год. В один и тот же день. Иногда ворон приносил больше, иногда — меньше. Порой монеты, порой — кольца. Старуха Сьёрун смекнула, что это неспроста.

— Жив ещё твой брат, — сказала она, не скрывая скупых слёз радости, — а ты, вещая птица, передай привет да благодарность тому, кто послал тебя, и пусть знает, что его тут ждут.

Ворон презрительно вскрикнул и улетел.

А на десятый год изгнания Лейфа ворон принёс не деньги и не кольца, а записку. Читать Кьяртан умел — мать выучила, пока жива была. Пробежал строки глазами, возрадовался в сердце своём, просиял. И снова перечитал письмо. И — третий раз перечитал.

Вслух.

Над могилой матери. Под старой яблоней в саду.

— Ты, матушка, была права, — сказал Кьяртан, — ты всегда была права!

3

— Это ведь ты деньги посылал? — спросил Кьяртан, налегая на вёсла.

— Какие деньги? — удивился Лейф, старательно хмуря брови.

— Не будь скотиной, а то веслом тресну, — предупредил Кьяртан.

— Тресни, — пожал плечами человек, который только что убил троих и не вспотел.

— Мать догадалась, — уронил Кьяртан.

— Ещё бы не догадалась, — фыркнул Лейф. — Да и какая разница? Я, не я… Ты их не пропил хоть? А то знаю я вашу породу…

— Какую такую ещё породу? — возмутился Бобёр.

— Крестьянскую, — захохотал викинг.

Кьяртан хотел было напомнить брату, кто был его отцом, и кем был он сам, пока не изгнали, как возился в глине и в грязи, как тянул невод и стучал молотом в кузне, но взглянул в родное лицо — и умолк. Слова свернулись в горький ком посреди горла. Не узнавал брата. На Кьяртана Бобра смотрел крестьянский сын, но — не крестьянин. Уже — нет. Лицо Лейфа было лицом викинга. Волка бури мечей. Морестранника. Холодного и беспощадного убийцы. Расчётливого, хитрого, алчного до крови, серебра и славы. Жестокого и жёсткого. Чьё сердце забрано железной бронёй, чья кровь — морская вода, чьи рёбра покрыты инеем, а кости — сломаны в битвах.