Волки и вепри - [78]

И Арнульф Седой был с ними, хоть и не казался счастливым.

А Хаген знал в сердце своём — «Свафнир» ещё причалит к этим берегам. С белым или алым щитом на мачте. Первое было предпочтительнее, но вероятнее — второе.

— Правим на Гелады? — спросил Крак, когда вышли в открытое море.

— Домой, кормчий! — возразил Хродгар. — Домой.

Арнульф просил высадить его в Хединсфьорде. То всех удивило. Во-первых, чего он там, спрашивается, забыл, живёт-то в Гравике, на Эйковом Дворе. Во-вторых, морской король просил. Не приказывал, не требовал. Хродгар хотел было уговорить старика добраться до Гравика вместе, но передумал и сказал править к берегу.

Хаген же сошёл на сушу со своим старым наставником, поддерживая его. Пристали в безлюдном месте. Пожитков у Арнульфа было немного — от доли в добыче он отказался. В пользу родни павших на Маг Курои. Хаген предложил проводить его до ближайшего селения, но Седой покачал головой, грустно усмехаясь. Потом оглядел юношу, прищурился:

— Да, вырос ты, мой щенок! Я знал, что волк вырастет из лемминга, но не думал, что это будет Фенрир[58]. Я горжусь тобой, но это, верно, мало тебя занимает. И вот что ещё. Будешь в Гравике — не навещай меня. Не надо. Не напоминай, каким я был в юности. Сердце не выдержит. Я отпускаю тебя. Не нужна мне ни твоя служба, ни твоя дружба. Да и я тебе больше не пригожусь. Вы мало слушали моих приказов, и часто правильно делали. Только дряхлому старцу от того не легче. Теперь у вас есть громкое имя, чтобы не прикрываться моим. И можешь не беспокоиться, сын Альвара дверга и Хельги Красавицы — эту твою тайну я унесу в могилу. Прощай теперь. Обниматься не будем.

И заковылял к лесу.

Хаген долго стоял и смотрел ему вслед. Потом окликнул:

— Хэй, Седой! Скажи ещё слово!

Арнульф обернулся. Хаген сделал несколько шагов навстречу. Замер, словно натолкнулся на незримую преграду. Лёд стоял стеной в глазах Орлиного Волка.

— Каждый из нас что-то получил в этом походе! Кто — землю, кто — любовь девы, кто — раны, кто — достойную смерть и славу, что смерти не ведает. Я получил кучу золота и книжек. А что досталось тебе, о лучший из наставников?

Арнульф молча показал сломанный меч.

И вот тут Хагену остро захотелось выть. Драть волосы с корнем и биться головой о камни. Жрать землю. Только бы не видеть.

Сломанный меч.

Сломанная судьба.

Сломанная жизнь.

«А я предупреждал тебя», — светилось лаской в глазах Седого.

Хаген не стал выть. Лемминги не воют. Они грызут молча[59].

— Ну? — тихо спросил Хродгар уже на борту. — Как он?

— Плачьте, локланны, — проговорил Хаген, глядя за виднокрай, окутанный туманом, седым, как волосы Арнульфа, — будет вам память, горькая память, память навеки…

И добавил со странной улыбкой:

— Ныне я не боюсь локланнахов, плывущих по нашему морю!

Зимовка на хуторе Лисья Нора

— Друзья добрались до Хлордвика уже глубокой осенью, — рассказывал Гест, а домочадцы Сторвальда бонда слушали, затаив дыхание. Час был поздний, и старуха Астрид посапывала в кресле-качалке, отложив пряжу. Дремала и Герда, и Соль Веснушка сомкнула глаза, держа на руках младенца Флоси. В ногах у неё лежал пушистый Энсейль, водя кисточками на ушах. Соль не спала — просто глаза устали. Но для слуха сказание было усладой. Сказать по чести, в Рэфсхолле давно не бывало гостей, могущих поведать что-либо, кроме соседских пересудов.

— На свадьбу? — уточнила Соль, не размыкая век.

— На свадьбу, — кивнул Гест, печально улыбаясь. — Тяжек и солон был обратный путь. Суровы зимние шторма! У Сотисвэрда на них даже напал кракен, но, как достоверно сказывают, Бьярки разъярился и укусил его за глаз, и морской гад так удивился, что тут же ушёл на глубину. Свадьбу Торкеля и Эрны справили со страшным размахом, и все жутко напились, даже пёс Варф и кот Тролль. Зимовали там же, в Хлордвике, у родичей Торкеля. По весне друзья распустили отряд, потому что не собирались в то лето ни с кем воевать, и отправились на остров Тангбранд — Хродгар хотел проведать своих замужних сестёр и племянников. Ньяла, любовница его, отправилась с ним, и все решили, что к лучшему — ведьма на борту никогда не повредит. Хродгар привёз родным и знакомым дорогие подарки, побаловал и детвору гостинцами, и люди говорили, что богатством сын Хрейдмара превзошёл недоброй памяти Гримкеля Полутролля, а щедростью — и подавно, и никто не мог бы сравниться с Хродгаром ни в расточительности, ни в доблести. Ничего особого там не случилось, кроме того, что друзья убили пятнадцать человек…

— Зачем это? — буркнул Эрик. — Им так уж нравилось убивать?

— И это тоже, — ухмыльнулся Гест. — Но прежде всего — потому, что на них напали полсотни друзей и родных Гримкеля Полутролля. Узнав, что на острове — его убийца, они решили отомстить. Удача повернулась к ним даже не задом — оскаленной волчьей пастью.

— А что Лейф? — спросил юный Скегин.

— А что Лейф? — не понял Гест.

— Ему ж ногу отсекли! Как он, колченогий, сражался?

— Не отсекли, — тихо рассмеялся рассказчик, — а подсекли. Объяснить разницу? Рана зажила, кости срослись, но Лейф, понятное дело, захромал и до конца дней опирался на свой клевец, как на клюку. Что, впрочем, не делало его менее опасным противником, чем до того. Его добрые земляки с Линсея скоро в этом убедились. Вышло так, что Хродгар и Ньяла остались на всё лето на Тангбранде — по причине, понятной каждому, кто изведал пьянящий мёд любви. Хаген же отбыл со товарищи погулять по фьордам. Праздник Мидсоммар они отметили в Равенсфьорде, а осенью Лейф и Бьярки решили наведаться на родной остров…