Волки - [131]

«Я чувствую, — подумал Митя, — что скоро наступит день, когда я освобожусь от всех устремлений, пропадет жажда постигать. И ведь ее отняли самые обычные люди, потому что они, будучи, по сути, рабами, хотят всех, кого ни встретят на пути, превратить в свое подобие, сделать такими же рабами. Они жестоки, и тех, кто сопротивляется, просто уничтожают. Например, ввергают в одиночество, так же, как ввергли меня, сделав волком. Было время, когда я сопротивлялся, почему же сейчас?.. Устал, наверное?»

Неожиданно перед Митей предстала смеющаяся Рубинта, она спрашивала его о чем-то. Он посмотрел на нее и вспомнил другого ребенка. Он рос так же, как и все остальные дети. Ребенок был шумливым и быстрым, много двигался, что доставляло ему радость (это было видно по улыбке, не сходившей с его лица). И окружающие улыбались ему в ответ, это же — ребенок! И люди не обращали внимания на то, что маленькое существо как-то хитро и исподлобья наблюдает за всеми. Ребенок смотрел на окружающих так, словно проверял их реакцию на свое поведение. Если его останавливали или наказывали, он не обижался, а только пристально вглядывался в того, от кого исходил приказ, и как будто осуждал его. Взгляд, не по годам осмысленный, говорил: «Пройдет немного времени, я подрасту, и мы посчитаемся. Жаль, что я не могу раньше до вас добраться!»

Это был особый микромир в том большом мире людей, где никто даже и шага не мог ступить, чтобы не выверить своих поступков с общепринятыми. Потому-то и казался таким необычным этот ребенок, который, пользуясь обособленным своим детским положением, никак не вписывался в общую модель, упрямо гнул свою линию. Ему надо было двигаться и производить звуки как можно более громкие. Этим он обращал на себя внимание и, значит, жил!

Но и Рубинта, и ребенок исчезли. Митя отчетливо осознал, что его окружает настоящее. Это был его сегодняшний день. Перекошенные лица, матерная брань, оскалы… Отталкивая друг друга, люди ринулись за куском хлеба, за деньгами…

«Стоит ли жить ради все этого?» — подумал Митя.

А дорога все длилась, и город расстилался перед ним, меняя свои очертания… И наконец, он увиделся с Ружей и узнал, что барон велел ему возвращаться в табор.

— Ты из нашего племени, — тихо проговорила Ружа, — и мы обязаны защитить твою жизнь. Так сказал мне барон. Возвращайся…

— Нет, Ружа, — ответил Митя, — я не вернусь к ним.

— Почему? — спросила она.

— У меня — своя жизнь!

— Даже ради меня ты не пойдешь в табор?

— Я думал, ты поймешь меня, — сказал Митя. — Сейчас я не могу никому принадлежать, я хожу по краю пропасти, и если упаду туда, то только один.

И они расстались…

Где-то в середине ночи раздался стук в дверь. Старуха поднялась и пошла открывать, но никого не было, и потому, когда стук повторился, пхури уже не вставала. Митя открыл глаза и увидел человека. Он удивился: как же гость мог проникнуть, ведь дверь заперта? Но человек был уже возле его постели.

— Вставай, Митя, — сказал ночной гость, — давай-ка выпьем.

И, подчиняясь его воле, Митя послушно достал две рюмки и бутылку коньяка. Разлили коньяк по рюмкам.

— Не надо тоста, — услышал он голос. — Выпьем за то, чтобы не сойти с ума и устоять в море одиночества.

И, словно завороженный, Митя поднял рюмку и мгновенно, будто лекарство, выпил ее.

— Что же ты не пьешь? — спросил Митя.

Ответа не было. И в комнате никого не было. Время текло в никуда. Пустота окружала дом. Но эта пустота казалось одушевленной, в ней, невидимые и неслышимые, существовали какие-то странные образы, живущие своей неповторимой жизнью.

Митя закрыл глаза и услышал негромкий разговор.

— Никогда мне не получить того, что положено по праву. — Это был его голос.

— О каком праве ты говоришь, если у нас были разные жизни? — Это был голос Седого. — Я был рабом и пытался освободиться.

— Зачем же ты убивал, Седой?

— Иначе бы убили меня…

Митя хотел еще что-то спросить, но видение исчезло. И вместо Седого он увидел оскаленную морду волка, изготовившегося к прыжку. Митя отпрянул. И — открыл глаза. Вокруг была пустота… Митя кинулся в соседнюю комнату, где спала старуха.

— Вставай, пхури, вставай, — потряс он ее обеими руками.

— Что, что такое? — испуганно вскочила старуха. — Ты не в себе, Митя.

— Что-то со мной неладное происходит. Помоги мне.

— Скажи мне, в чем дело?

— Мерещится всякое.

— Это душа твоя Бога призывает и вину за собой чувствует.

— Какая за мной вина? — спросил Митя. — Если только в том, что жил я.

Старуха достала с полки какое-то снадобье и дала ему выпить, после чего Митя спокойно уснул. Утром все его прошлое беспокойство как рукой сняло.

— Я тебе не советчик, Митя, — сказала ему гадалка, — но уехал бы ты к цыганам, пожил бы там, успокоился… А потом, если захочешь, когда все поутихнет, может, и в город вернешься.

— Мертвые за мной по пятам ходят, пхури, — ответил Митя, — к себе зовут. Видно, не жилец я на этом свете?

— Да что ты, мой золотой, что ты говоришь? Ты еще и жизнь-то не начинал. Прошлое убей, откинь его. Проведи рукой — и его не станет, а потом все сначала начни.

Она раскинула карты: Мите выпадала дорога. Потом они спокойно попили чаю, и Митя отправился на вокзал. Когда Ружа пришла к старухе, та сказала ей, что Митя уехал к цыганам. И Ружа отправилась за ним следом…