Волки - [130]

«Ведь это тоже часть моей жизни, — подумал Митя.

Однако фраза: «Я — человек из прошлого» продолжала жить в нем, как слова давным-давно надоевшей песни…

Серое небо довлело над городом, как будто стараясь придавить его, сплющить, и оттого маленькие фигурки людей казались еще меньше. Дорога вела Митю среди грязных городских улиц, которые редко убирались, петляла по многочисленным переулкам. Собственно говоря, уже сложно было различить центр и окраину, потому что и там и там господствовало примитивное нагромождение блоков. Но здесь было больше грузовиков, а в воздухе витал запах бензина и гари.

Странное дело, но, занятый своими мыслями, Митя, как и большинство жителей больших городов, почти не обращал внимания на то, что в беспорядке возникало вокруг него и называлось городскими кварталами. Ведомый своей заботой, он привычно отыскивал место, которое ему было необходимо, особенно не вглядываясь в то, что происходит рядом. «Погруженные в повседневное мельтешение, мы отрываемся от того, что вокруг нас, и это оберегает от распада, иначе бы глаза улавливали бессмысленное скопление бездарных строений, и хаос, который и так громоздится в душе, переходил бы на все, что рядом с нами…»

Так думал он и не ошибался.

Митя двигался почти автоматически, а мысли его блуждали в прошлом, в том времени, в котором была радость и существовал интерес к жизни, не тот, почти не реальный, что вел его сейчас, а настоящий, напитанный любовью. Воспоминания настолько поглотили Митю, что, отброшенный в прошлое, он абстрагировался от сегодняшнего дня, забыл об опасности и видел себя другим, в том времени, которое уже давно минуло и больше никогда не повторится. В том времени, расцвеченном яркими красками, билась, словно нервная жила, постоянная энергия: она струилась отовсюду, и, главное, жила в нем самом, просачивалась из каждой клетки его тела и повелевала. Она призывала идти куда-то, заставляла делать что-то. Единственное, чего она не могла выносить, — покоя. Как только наступал покой, Митю охватывало чувство невыразимой горечи. В такие минуты он был сам не свой и чувствовал себя покойником, безмолвно застывшим в ожидании похорон. Но покой возвращался редко, в основном же время было занято бесконечным движением, и тогда радость наполняла все его существо.

Какие воспоминания дарило ему прошлое? Их было множество, но все обрывочные, никак не желающие складываться в общую картину: что-то вдруг выпячивалось, становясь отчетливым, но, как только он принимался это разглядывать, черты стирались, и на месте прежних воспоминаний возникали новые, на первый взгляд более яркие и сильные. И Митя запутывался, не зная, чему отдать предпочтение: ведь всего было так много, и все казалось для него равно значительным, хотя многое было просто ненужным ему сейчас. Но ведь иногда и малое бывает звеном, которого недостает.

Вот об этом малом, недостающем ему звене он и думал сейчас по дороге на встречу.

«Что же такое — это малое? — думал он. — То, что еще совсем недавно не представляло для тебя никакого смысла, или довольно серьезное событие, оказавшее влияние на всю твою жизнь? Кажется, тогда, много лет назад, шел дождь?» Это он запомнил совершенно отчетливо. Дождь всегда жил в его памяти в виде некоего существа со своим особым голосом.

«Был вечер и дождь, и еще незнакомая, но очень назойливая мелодия сопровождала меня тогда. И я, как и сейчас, шел на встречу, от которой ожидал многого, потому что верил в предопределенность, Я шел тогда на встречу с женщиной, которую потом убил своими руками. И она сказала мне тогда, что любит меня. Зачем она сказала это? Чтобы потом умереть от моей руки?»

Митя вздрогнул. Ему показалось, что кто-то окликнул его. Он оглянулся. Никого из знакомых он не увидел, хотя улица и была заполнена людьми. Ему часто слышались какие-то голоса, возникающие из небытия, но он приказывал себе не вслушиваться в них. Но сейчас ему захотелось, забыв обо всем на свете, двинуться за этим голосом, показавшимся ему таким родным. Пойти за ним неважно куда и зачем, только бы отрешиться от этого мрака, от этого непонимания обычных вещей.

Митя провел ладонью по лицу, на минуту ему почудилось (невероятно!), что он спит. Нет, это было наяву, и это было жизнью.

Голос опять позвал его.

— Иди за мной! — послышалось Мите. — Ничего не бойся. Будет боль. Конечно, так полагается — ведь ты живой. А потом наступит тишина, и ты навсегда обретешь покой, о котором мечтаешь. И никто не станет препятствовать этому. И не будет в прошлом ни любви, ни смертей. И улетят в небытие твои мысли, и никуда не надо будет спешить, потому что это все бессмысленно, потому что сама жизнь бессмысленна. И как только ты начинаешь это понимать, она превращается всего лишь в липкий комок грязи, который так легко отбросить с дороги. Но дорога эта ведет к безумию…

Вокруг была тишина. И — наваждение: зрительные и звуковые образы в нем. Их не было наяву. И значит, он начинал грезить, жить в какой-то иной жизни, перешагнув за порог реальности. Это было то, чего он больше всего боялся: переступить за черту, перестать осмысливать настоящее и начать жить только воображаемым.