Волки - [2]
Другой вор позавидует его заработку. Еще бы не заработать! Красивый, молодой и в таком ужасном виде. Гибнет же человек! В белье одном. Дальше нижнего белья уж ехать некуда. Не помочь такому — преступление.
А стрелял как!
Плачет в голос, дрожит, молит спасти от явной гибели:
— Царевна! Красавица! Именем Христа-спасителя умоляю: не дайте погибнуть! Фея моя добрая! Только на вас вся надежда!
Каменное сердце не выдержит, не только женское, да если еще перед праздником.
А ночью к Белорожему идет на поклон шпана.
Поит всех, как какой-нибудь Ванька-Селезень, первый ширмач с фарту.
Костька-Щенок Ваньку своего отдал Белорожему на обучение.
Пришлось мальчугану босиком стрелять, или, как выражался красноречивый его учитель: "симулировать последнюю марку нищенства".
— Ты плачь! По-настоящему плачь! — учил Белорожий, — и проси, не отставай! Ругать будут — все равно проси! Как я! Я у мертвого выпрошу.
Действительно Белорожий у мертвого не у мертвого, а у переодетого городового (специально переодевались городовые для ловли нищих), три копейки на пирог выпросил.
Переодетый его заметает, а он ему:
— Купи, дорогой, пирога и бери меня. Голодный! Не могу итти.
Тот было заругался, а Белорожий на колени встал и панель поцеловал:
— Небом и землею клянусь и гробом родимой матери — два дня не ел!
Переодетый три копейки ему дал и отпустил. Старый был фараон; у самого, поди, дети нищие или воры, греха побоялся, отпустил.
Ванька следовал примерам учителя: клянчил, плакал от стыда и холода. Подавали хорошо. Отца содержал и себе на гостинцы отначивал.
Обитатели тринадцатой почти все и жили в чайной.
Ночевали в темной, без окон, комнате. На нарах — взрослые, под нарами — плашкетня и те, кто позже прибыл. Комната — битком, все в повалку. Грязь невыразимая. Вошь темная, клопы, тараканы. В сенях кадка с квасом и та с тараканами. В нее же, пьяные, ночью, по ошибке, мочились.
Только "фартовые" — воры, в кухне помещались с поваром.
Им, известно, привилегия.
"Четырнадцатый класс" — так их и звали.
Выдающимися из них были: Ванька-Селезень, Петька-Кобыла и Маркизов Андрюшка.
Ванька-Селезень ширмач, совершавший в иной день по двадцати краж. Человек, не могущий равнодушно пройти мимо чужого кармана. Случалось, закатывался в ширму, забыв предварительно "потрекать", т.-е. ощупать карманы — так велико было желание украсть.
— Ширма — жизнь моя! Любую шмару на ширму променяю! — философствовал по вечерам Селезень, напаивая, с фарта, шпану: кажется, отруби мне руки — ногами "втыкать" стану, ног не будет — зубами задуюсь.
Селезень — естественный вор.
Хлебом не корми, а дай украсть.
"Брал" где угодно, не соображаясь со стремой и шухером.
На глазах у фигарей и фараонов залезал в карман одинокого прохожего.
Идет по пятам, слипшись с человеком. Ребенок и тот застремит.
А где "людка" — толпа — будет втыкать и втыкать пока публика не разойдется или пока за руки не схватят.
Однажды он "сгорел с делом", запустив одну руку в карман мужчины, а другую в карман женщины. Так с двумя кошельками: со "шмелем" и с "портиком" в руках повели в участок.
У Знаменья это было, на литургии преждеосвященных даров.
Петька-Кобыла ширмач тоже, но другого покроя. Осторожен. Зря не ворует — не лезет в густую, как Селезень. Загуливать не любит. С фарта и то наровит на чужое пить. Из себя кобел коблом. Волосы — под горшок, но костюм немецкий. И с зонтиком всегда. Фуражка фаевая, купеческая.
Трусоват, смирен. Богомол усердный. С фарта свечки ставил Николаю угоднику. В именины не воровал.
Маркизов Андрюшка — домушник. Хорошие дельцы, в роде Ломтева Кости и Миньки-Зуба с Маркизовым охотно на дела идут. Сами приглашают — не он их.
Маркизов человек жуткий.
Не пьет, а компанию пьяную любит; не курит, а папиросы и спички всегда при себе. Первое дело его, в юности еще: мать родную обокрал, по-миру пустил. "Шмар", случалось, брал "на малинку".
Вор безжалостный, бесстыдный.
На дело всегда с пером, с финкою, как Колька-Журавль из-за Нарвской.
"Засыпается" Маркизов с боем. Связанного в участок и в сыскное водят.
В тринадцатую перебрались новые лица: Ганька-Калуга и Яшка-Младенец.
Не то нищие, не то воры или разбойники — не понять.
Слава о них шла, что хамы первой марки и волынщики.
Перекочевали они из живопырки "Манджурия".
Калуга "Манджурию" эту почти единолично (при некотором участии Младенца) в пух и прах разнес. Остались от "Манджурии" стены, дверь, окна без рам и стул, что под боченком для кипяченой воды у дверей стоял.
Остальное — каша.
Матвей Гурьевич, хозяин трактира, избитый, больше месяца в больнице провалялся, а жена его — на сносях она была — от страха до времени скинула.
И волынка-то из-за пустяков вышла.
Выпивала манджурская шпана. Взяли на закуску салаки, а хозяин одну рыбку не додал.
Калуга ему:
— Эй ты, сволочь! Гони еще рыбинку. Чего отначиваешь?
Тот — в амбицию:
— А ты чего лаешься? Спроси, как человек. Сожрал, поди, а требуешь. Знаем вашего брата!
Калуга вообще много не разговаривает.
Схватил тарелку с рыбою и Гурьевичу в физию.
Тот заблажил. Калуга его — стулом.
И пошел крошить.
Весь закусон смешал, что карты: огурцы с вареньем, салаку с сахаром и т. д.
Творчество талантливого прозаика Василия Михайловича Андреева (1889—1941), популярного в 20—30-е годы, сегодня оказалось незаслуженно забытым. Произведения Андреева, посвященные жизни городских низов дооктябрьских и первых послереволюционных лет, отражающие события революции и гражданской войны, — свидетельство многообразия поисков советской литературы в процессе ее становления.
«Вечное возвращение. Повести» – сборник знаковых произведений талантливых писателей 20 – 30-х годов XX века, незаслуженно забытых и практически не публикуемых современными издателями. Целью выхода в свет этой книги является популяризация произведений русских прозаиков классической литературной школы, знакомство с которой особенно полезно при нынешней вакханалии литературных авантюрных проектов.
«– Ничего подобного я не ожидал. Знал, конечно, что нужда есть, но чтоб до такой степени… После нашего расследования вот что оказалось: пятьсот, понимаете, пятьсот, учеников и учениц низших училищ живут кусочками…».
В первый том наиболее полного в настоящее время Собрания сочинений писателя Русского зарубежья Гайто Газданова (1903–1971), ныне уже признанного классика отечественной литературы, вошли три его романа, рассказы, литературно-критические статьи, рецензии и заметки, написанные в 1926–1930 гг. Том содержит впервые публикуемые материалы из архивов и эмигрантской периодики.http://ruslit.traumlibrary.net.
В восьмом (дополнительном) томе Собрания сочинений Федора Сологуба (1863–1927) завершается публикация поэтического наследия классика Серебряного века. Впервые представлены все стихотворения, вошедшие в последний том «Очарования земли» из его прижизненных Собраний, а также новые тексты из восьми сборников 1915–1923 гг. В том включены также книги рассказов писателя «Ярый год» и «Сочтенные дни».http://ruslit.traumlibrary.net.
В четвертом томе собрания сочинений классика Серебряного века Федора Сологуба (1863–1927) печатается его философско-символистский роман «Творимая легенда», который автор считал своим лучшим созданием.http://ruslit.traumlibrary.net.
Христианство – основа русской культуры, и поэтому тема Пасхи, главного христианского праздника, не могла не отразиться в творчестве русских писателей. Даже в эпоху социалистического реализма жанр пасхального рассказа продолжал жить в самиздате и в литературе русского зарубежья. В этой книге собраны пасхальные рассказы разных литературных эпох: от Гоголя до Солженицына. Великие художники видели, как свет Пасхи преображает все многообразие жизни, до самых обыденных мелочей, и запечатлели это в своих произведениях.