Волчья ягода - [26]
Перед Рождественским постом, Корочуном, в Еловой заведено было звать родичей и соседей, стряпать лакомые кушанья, петь песни да веселиться, славить святого апостола Филиппа. Ученик Христа проповедовал и воскрешал мертвых в землях, столь далеких от Соли Камской, что казались они несуществующими.
– Видза оланныд![46] – Мужик в холщовом зипуне улыбался Аксинье, показывая пожелтевшие, кривые, точно старый частокол, зубы. – Здрастуте.
– Проходи, – она обтряхнула остатки муки в лохань с варевом для птиц, кивнула на лавку у двери.
В руках мужчина держал небольшой куль из рогожи, он зашевелился, залопотал что-то бессвязное, забарахтался, словно кутенок.
– Неждан, – выдохнула Аксинья и опустилась на колени перед ребенком.
– Плох! Сиё[47] плохой, – и дальше мужик говорил, перемежая непонятные речи исковерканными русскими словами.
– Поняла я. Ты Коля?
– Дозмор Коля[48].
Мужик кивал головой и просительно смотрел на знахарку. Аксинье представилась возможность разглядеть Зоиного работника, о котором судачили в Еловой второй месяц. Невысокий, кряжистый, с широким безбородым лицом, круглым носом. Глаза растерянные, добрые, мутно-зеленые, как осенняя трава. Наряд его мало отличался от русского: тот же холщовый зипун с заплатами, широкие порты, кушак, засаленная шапка из некрашеной сермяги. А на ногах чудна́я обувка: высокие лапти, вроде сапог, и сплетены искусно, из бересты.
– Иди ко мне, Неждан. Как крестили тебя, как зовут по святцам-то? Ишь какой вырос, – Аксинья несвойственной болтовней занимала мальчонку.
Тельце его горело, словно затопленная печь, чуть отросшие волосы прилипли ко лбу. Для своих полутора лет крупный, головастый, с упрямым подбородком.
– А грязный ты какой, поросенок. Почему весь в навозе да грязи?
Дозмор Коля что-то объяснял, махал руками: «Сарай… Зоя вопил… Прогонял…», Аксинья не обращала на него внимания, сосредоточенная на ребенке, и скоро мужик успокоился, замолчал. Но многое она поняла: Неждан, живший в хлеву вместе с коровой, занедужил давно. Коля пожалел бедолагу и принес к знахарке.
– Добрая у тебя душа, Николай. Зоя изводит мальчишку, со свету сживает. Как ему, бедолаге, не заболеть?
Она натерла Неждана барсучьим жиром, дала горшочек Дозмору, насыпала трав, повторяла: «В тепле должен жить, в избе, а не в хлеву», пока пермяк не кивнул.
Коля ушел, прижимая к себе Неждана с нежностью, словно мать чудом обретенное дитя.
После ухода пермяка мать и дочь вернулись к хозяйственным хлопотам. К вечеру на блюде возвышалась гора румяных пирогов.
– Скорей бы утро, – прошептала Нюта в материнскую руку.
Детство безоблачно и полно предвкушения. Где Аксинье взять хоть толику надежды? Есть вера в собственные силы, в Бога, в снадобья, в… Во что еще? В черную человечью породу. В потворство собственным слабостям. В стремлении жить лучше и слаще и поступаться чужими интересами ради своих. Доброта пермяка Коли против жестокости Зои и дюжин ей подобных. В чью пользу расклад?
Рыжая Нюра держала за руку Гошку и поминутно цыкала: то он бежал слишком быстро, дергал старшую сестру, то громко смеялся и визжал, показывая на красногрудых снегирей, что облепили рябину. Таська – даже не мачеха, тоже старшуха нашлась! – распоряжалась Нюркой, как своей дочерью.
Теперь у нее новая докучливая обязанность – вести младшего братца и прочую детвору в гости к Нютке, Аксиньиной нагулянной дочке. Ванька и Павка приплясывали от холода в худых зипунчиках и тонких кожаных котах[49], уже дожидались ее на дороге.
– Зойка сказала, мать ее не пускает, – пожаловался Павка, когда они поравнялись с избушкой кузнеца.
– Да и вам делать там нечего, – выпустила злость Рыжая Нюрка. – Ты, Ванька, дурень. Твой отец со знахаркой кувыркался, жисть вам попортил, а ты с Нюткой теперь дружишь.
– Врешь!
– Вот те крест, – Рыжая Нюра сложила два перста[50] для пущей правды.
– А тебе что с того? – ответил за друга Павка.
Ванька нахохлился, посмурнел лицом. Плакать – себя опозорить.
– Ты рот свой закрой, дура, – неожиданно для самого себя сказал он Рыжей Нюрке и остановился. Если девка нападет на него – как даст стрекача.
– Уши-то надеру тебе, малец, – лениво сказала Нюрка, но даже шага в сторону Ваньки не сделала.
– Да подождите вы меня! Нюра! – Лукерья бежала, на ходу завязывала убрус. Она остановилась и оглядела напыженных друзей. – Вы что стоите ругаетесь?
– А надоело мне с детворой возиться, – Рыжая Нюра ткнула пальцем в Ваньку, и тот вжал голову в тощие плечи.
– Я помогу тебе, Нюра, ты не ругайся, – ответила Лукерья, – отпустили меня к Нютке Ветер, уломала я мать. А что детвора? Они хорошие у нас, смешные, да, Павка? – Она схватила за плечи брата, и тот со смехом уворачивался от старшей сестры.
– Новый убрус у тебя, Лукаша, с заморскими цветами. В городе куплен? Дорогой, видно, – оценила Рыжая Нюра. Наряжает мать Лукерью, не знает уже, чем женихов завлечь.
– Дядька Никон подарил на именины. Я и не спрашивала, сколько платок стоит. Красивый, голову греет – и ладно. Нюра, Тишка-то наш выздоравливать стал.
– Вон оно как? – протянула Нюра.
Лукерья не заметила равнодушного ее тона, с жаром принялась рассказывать, что на спине да на руках коросты у Тишки сошли, а на лице держатся, что ночами меньше орет и…
Аксинья выросла в небольшой сибирской деревне, недалеко от Соли Камской. Ее судьба была предопределена с детства, но в глубине души ей хотелось большой любви, как в сказках про Василису и Ивана-царевича. И эта любовь пришла – всепоглощающая и страстная, нарушающая суровые запреты отца и способная свернуть горы. Но принесет ли она счастье? Пришлый кузнец, которого полюбила Аксинья, человек с двойным дном, с непростым прошлым и нутром зверя, который может сломать жизнь и себе и другим…
Аксинья Ветер, жена кузнеца, в свои двадцать четыре года пережила немало тягот, оставшись вдовой при живом муже. Она и ее близкие выживают в суровом мире, где голод и лишения забирают свои жертвы, где все смешалось – злые и добрые дела, счастье и горе. В жизнь Аксиньи вновь врывается любовь, запретная и осуждаемая всеми. К чему приведет она и сможет ли Аксинья искупить свой грех?
Восемнадцатый век. Казнь царевича Алексея. Реформы Петра Первого. Правление Екатерины Первой. Давно ли это было? А они – главные герои сего повествования обыкновенные люди, родившиеся в то время. Никто из них не знал, что их ждет. Они просто стремились к счастью, любви, и конечно же в их жизни не обошлось без человеческих ошибок и слабостей.
Забота благородного виконта Десфорда о судьбе юной Черри Стин неожиданно перерастает в страстную любовь. Но на пути к счастью встают родственники Черри, и в результате Десфорд рискует лишиться и любимой, и своего состояния. Удастся ли виконту преодолеть все препятствия, вы узнаете из романа «Крошка Черити».
Желая вернуть себе трон предков, выросшая в изгнании принцесса обращается с просьбой о помощи к разочарованному в жизни принцу, с которым была когда-то помолвлена. Но отражать колкости этого мужчины столь же сложно, как и сопротивляться его обаянию…
Начало XX века. Молодая провинциалка Анна скучает в просторном столичном доме знатного супруга. Еженедельные приемы и роскошные букеты цветов от воздыхателей не приносят ей радости. Однажды, пойдя на поводу у своих желаний, Анна едва не теряется в водовороте безумных страстей, но… внезапно начавшаяся война переворачивает ее жизнь. Крики раненых в госпитале, молитвы, долгожданные письма и гибель единственного брата… Адское пламя оставит после себя лишь пепел надежд и обожженные души. Сможет ли Анна другими глазами посмотреть на человека, который все это время был рядом?
Даже лишившись родины, общества близких людей и привычного окружения, женщина остается женщиной. Потому что любовь продолжает согревать ее сердце. Именно благодаря этому прекрасному чувству русские изгнанницы смогли выжить на чужбине, взвалив на себя все тяготы и сложности эмиграции, — ведь зачастую в таких ситуациях многие мужчины оказывались «слабым полом»… Восхитительная балерина Тамара Карсавина, прекрасная и несгибаемая княжна Мария Васильчикова — об их стойкости, мужестве и невероятной женственности читайте в исторических новеллах Елены Арсеньевой…
Кто спасет юную шотландскую аристократку Шину Маккрэгган, приехавшую в далекую Францию, чтобы стать фрейлиной принцессы Марии Стюарт, от бесчисленных опасностей французского двора, погрязшего в распутстве и интригах, и от козней политиков, пытающихся использовать девушку в своих целях? Только — мужественный герцог де Сальвуар, поклявшийся стать для Шины другом и защитником — и отдавший ей всю силу своей любви, любви тайной, страстной и нежной…