Волчьи ночи - [17]

— А вы уверены, что этот профессор всё ещё жив? — удивила его она.

В первый раз он даже не понял, на что она намекает. Правда, до недавнего времени он видел Михника всего один раз, но тогда он запомнил его на всю жизнь; сейчас, в этих, без сомнения, странных и унизительных для него и его репутации обстоятельствах, он вёл себя не столь высокомерно, как тогда в консерватории, и всё-таки Рафаэль ни в коем случае не спутал бы его с кем-нибудь, даже очень похожим на настоящего Михника. Это казалось ему абсолютно невозможным, ибо профессора, уничтожившего твои мечты, не так просто забыть, ты вспоминаешь о нём очень долго, он даже приходит к тебе во сне. Поэтому Рафаэль спокойно, с полной уверенностью в своей правоте ответил ей, что не может быть ни малейшего сомнения в том, что в Врбье направили настоящего Михника и было бы большой глупостью считать, что ему, Рафаэлю, подослали какого-то самозванца. Особенно тогда, когда речь идет о Михнике, который, так сказать, его коллега, с которым они часами вели очень интересные (это надо признать) беседы об ассонансе астральных структур и о тишине, являющейся теоретической предпосылкой бесконечного и в настоящий момент недоступного человеческим чувствам тонального спектра. А также о душе, заточённой в тело, не отвечающее её возможностям… он бы всё это ей объяснил, если бы она не прервала его своим, без сомнения, дурацким предположением, что этот профессор может быть Врбаном; они с Эмимой пара и потому часто появляются вместе.

— Вы не заметили, по какой тропинке они пришли и остались ли на ней их следы? — это её особенно интересовало.

Рафаэль не мог ответить на этот вопрос, поскольку не обратил на это ни малейшего внимания, и ему казалось совершенно бессмысленным рассуждать о подобных вещах, однако буфетчица гнула свою линию.

И было совершенно бессмысленно убеждать её в том, что всё это вместе взятое — сплошная глупость, захолустный разум, который никто не может стронуть с места и который до поры до времени может затаиться, а потом каждый раз снова проявляться, как глубоко укоренённый и во все времена действующий закон, который — говоря всерьёз — никто и никогда не сможет уничтожить. Он ничего не ответил. Было видно, что она и не ожидает ответа, как будто примирилась с тем, что об этом деле у неё своё представление и что он, Рафаэль, так или иначе, раньше или позже должен будет узнать истинную правду.

Однако ни её молчание, ни мысль о предостережении Эмимы, к которому он ни в коем случае не мог относиться серьёзно, вскоре уже нисколько не заботили Рафаэля. Убеждённый в своей правоте, он наблюдал за буфетчицей и, немного возбужденный её близостью, представлял, как было бы здорово взять её за руку и увидеть в её глазах тихое согласие. Раньше, так сказать, всю прошедшую ночь она — в том-то и дело — всё время ускользала от него. Справедливости ради надо сказать, что временами он замечал её манящий, только ему предназначенный взгляд или улыбку, приветливо-услужливое выражение лица, когда он только для того, чтобы быть рядом с ней, заказывал жганье и как бы невольно бросал взгляд на её красивую грудь в вырезе блузки, когда она склонялась навстречу ему гораздо ближе, чем это требовалось… Он наслаждался и манящей привлекательностью движений её тела, когда она, в тесно облегающей юбке с коротким белым передничком, едва доходившим до известного места, удалялась и возвращалась, наклонялась или тянулась к буфету или полкам с бутылками и стаканами, но тогда он ещё не заметил почти по-детски озорных черт, которые даже в серьёзном разговоре придавали ей некоторую шаловливость; не заметил он и длинных мягких ресниц, красиво изогнутых, ухоженных бровей и двух маленьких чёрных родинок и одной побольше на правой стороне лица. Особенно приятно было видеть, как она произносила слова с буквами «о» или «у», казалось, что при этом её губы складываются в мягкий и влажный поцелуй. Надо было только взять эти поцелуи, выпить их, эти «у» и «о», пока они сами просились с губ.

— Скажи «кукла» — тихо, прерывающимся от нежности голосом попросил он…

Она удивленно посмотрела на него.

— Ты так красиво это говоришь, — быстро, как будто бы это было простой шуткой, пояснил он. Похоже, она поняла, потому что её улыбка и выражение некоторого замешательства явно смягчились. Судя по всему, она и тыканье восприняла нормально. Поэтому он расхрабрился и взял её за руку. Она не отняла. Позволила целовать её пальцы и запястье. Он боялся её смутить…. Оба смотрели на руки и пальцы, нежно соединившиеся в скромно выраженном желании и, соединённые, успокоившиеся в новой неизвестности. Он знал, что должен как можно скорее и всё же без излишней торопливости завоевать что-нибудь ещё. Вот только начал он не с той руки, которую теперь, конечно же, не мог поменять… А она, скорее всего, ждала. Он обнял её за плечи и прижал к себе. Но левая рука для этого не годилась. Поэтому он поцеловал её лицо и сказал, что она красивая. Чувство нежности охватило его, когда она положила голову ему на ладонь…

— Мне так хорошо, когда ты меня ласкаешь, — шепнула она. Вероятно, это должно было означать разрешение на остальное, так что он решился поцеловать её шею, а потом ниже — грудь и даже колени. Она не позволила развести их. Даже когда он присел перед ней на корточки и попробовал действовать решительнее, не позволила. Пришлось действовать окольными путями — через бока и живот и через бедра, лаская их вниз и вверх, и снова по бокам к груди… Этому она не противилась. И глубокий вздох, который вырвался из её груди, когда он гладил её под блузкой, скорее всего означал, что она не может не разрешить ему, хотя знает, что это неправильно. Было изумительно хорошо нежно прикасаться пальцами к твердым соскам и ощущать её взволнованное дыхание и её теплые ладони у себя на лице и на шее. Он целовал их, эти ладони, и шептал в них, что она должна принадлежать ему, что им будет хорошо, что у неё красивая грудь и что в неё нельзя не влюбиться. В то же самое время, вопреки охватившим его возбуждению и желанию, он не чувствовал в промежности никакого напряжения. Почти ничего. Вероятно, ей надо было бы опустить туда свою руку и прикоснуться к нему, разбудить и наконец-то позволить проникнуть в нежное тепло меж бёдер… Но она не разрешила. Напрасно он снова и снова, то исподтишка, то решительно и страстно пытался добиться своего…