Вокруг света с «Зарей» - [49]

— Сейчас мы будем пить каву, — сказал Семеса. Стало тихо. Все мужчины сели полукругом возле огромной чаши с деревянными ножками. Место у чаши занял сын Семесы — Гуру. Смуглое лицо, слегка волнистые волосы, тонкие выразительные черты лица и лукавые миндалевидные глаза умницы и плута. Гуру подмигнул нам с таким хитрым видом, будто говорил:

«Сейчас я угощу вас кавой, и вы узнаете, что это такое!» Мужчины молча расселись вокруг чаши. Веку Ракобили начал читать какое-то заклинание. Он говорил по-фиджийски, но часто повторял английские слова «рашен пиплз» и «рашен френдз». Когда Веку делал короткую паузу, мужчины хором говорили:

— Нáка!

И в следующую паузу хор вторил:

— И мáла!

Кончились заклинания. На чашу положили кусок ткани и высыпали на нее белый порошок. Потом Гуру свернул ткань с порошком в узел, и Бонда начал лить ему на руки воду. Гуру мял узел, окуная его в чашу, и сквозь ткань просачивалась мутная жидкость. Бонда все лил воду, а Гуру все мял и мял узел, опустив руки в чашу. И скоро она до краев наполнилась беловатой жидкостью. Гуру зачерпнул жидкость овальной чашечкой, сделанной из скорлупы кокосового ореха, попробовал, причмокнул и подмигнул нам. Он зачерпнул еще раз и подал чашечку Семесе. Вождь торжественно подошел к нам и стал на одно колено. Затем он протянул чашечку Борису и сказал:

— Кава!

— Нака! — ответили хором мужчины.

Боря выпил каву и отдал чашечку Семесе. Мужчины сказали:

— И мала! — и три раза хлопнули в ладоши.

— Ну как? — шепнул я Борьке.

— Не понял, — ответил он.

А Семеса уже стоял на колене предо мной и протягивал чашечку.

— Кава, — сказал он.

— Нака! — отозвались мужчины. Я выпил, и они снова сказали:

— И мала! — и снова по три раза хлопнули в ладоши.

— Ну как? — толкнул меня в бок Борис. Я пожал плечами. Я и сам не знал, «как». А Семеса подавал чашечку уже следующему.

Вы пили когда-нибудь настой на древесных опилках? Нет? И не пейте — ничего хорошего. Так вот по вкусу кава напоминает чем-то древесные опилки. От первой чашечки у вас слегка немеют нёбо и язык, будто ты хватил очень крепко заваренного чаю. А потом ничего. Просто пьешь мутную водицу и ждешь, когда все это кончится. Но на местных жителей кава оказывает какое-то действие. Мы видели рабочих в порту, которые пили каву в полуденный зной, и она, по их словам, лучше всего утоляла жажду. Говорят, что кава возбуждает, как легкий наркотик, и даже пьянит.

Бонда, подсев к нам, сказал:

— Виски — это плохо. После виски человек не может стоять на ногах, а кава — хорошо. После нее хочется петь и плясать.

Мы пили каву, которую уже третий раз затирал Гуру, а Семеса как настоящий хозяин вел программу вечера. Из соседней деревни пришли приглашенные им музыканты. Две обычные гитары, две четырехструнные полинезийские гитарки — укулеле, ударник, аккордеон, флейта. Музыканты повесили на стенку динамик с аккумулятором, подключив его к инструментам. Семеса махнул рукой — и полилась веселая музыка ритмичного танца. Вождь вскочил и ввел в образовавшийся круг в центре хижины дочь Литию. Он взял ее правой рукой за талию и мелкими шажками пошел по кругу, требуя, чтобы все следовали его примеру. Мы тоже встали и прошлись по кругу с фиджийскими девушками. Но молодежь деревни не устраивало это важное хождение.

— Твист! — приказали девушки.

— Пусть будет твист, — согласился Семеса. И хижина тут же наполнилась синкопами. Девушки брали нас за руки, приглашая на танец. Мы не умели танцевать твист и упирались как могли. Но девушки были неумолимы. Молодые фиджийки надели на вечер самые пестрые наряды. В черных волосах каждой было по красному цветку. Некоторые из модниц напудрили свои лица и подкрасили губы. Белая пудра на темной коже делала их лица похожими на карнавальные маски. У нас был вид тоже довольно экзотичный. В подвернутых до колен брюках, босиком, в мокрых рубашках, мы напоминали рыболовов. Вертеться босиком на циновках трудно, но мы старались как могли. А оркестр все поддавал жару, и девушки, серьезные и сосредоточенные, отплясывали твист, будто исполняли очень срочную и очень важную работу.

— Хорошо, — сказал Семеса, подсаживаясь ко мне. — У нас принято, чтобы девушки приглашали гостей. У нас очень хорошие девушки.

— А что это за мелодия? — спросил я, чтобы поддержать разговор.

Оркестр играл очень популярную сейчас американскую песенку «Недалеко воскресенье».

— Это фиджийская народная песня, — сказал Семеса, — Очень старая.

Потом оркестр заиграл еще какую-то очень знакомую мелодию, и снова Семеса утверждал, что это старая фиджийская песня. В душе я сомневался, но молчал. А когда после короткой паузы оркестр грянул «А риведерчи, Рома!» и девушки продолжали усердно в такт музыке отплясывать твист, я снова спросил у вождя, что это за музыка.

— О, это тоже наша старинная песня, — ответил Семеса.

Было уже поздно, когда мы стали прощаться. И чуть ли не вся деревня вышла проводить нас до шоссе. Парни и девушки шли вместе с нами до самого порта.

* * *

Когда подходишь к тропическим островам, первое, что бросается в глаза, — низкие изумрудные заросли у самой кромки воды. Они манят приветливой зеленью и кажутся райским уголком, где можно спрятаться в тени от жаркого изнуряющего солнца. Но не стоит строить иллюзий. Мангровые леса — обманчивая идиллия. И каждый, кто попадает в эти заросли, не может отделаться от одного сильного желания: побыстрее убраться отсюда подобру-поздорову. Мне много приходилось читать о мангровых зарослях, о мангре. Это «живородящее дерево» поразило меня. Оказавшись на Фиджи, я первым долгом решил посмотреть, как оно выглядит. В свободный день мы с Юрой Масловым отправились на окраину Сувы, в сторону устья реки Ревы. Дорога шла по предместьям у самого моря. Вскоре на берегу стали появляться отдельные кустики мангра. Они постепенно становились гуще и больше, срастаясь в небольшие зеленые островки, пока наконец не сплелись в сплошную зеленую стену, которая отгородила от нас море. Это и был мангровый лес.