Вокруг света на такси - [2]
Пассажир. Ничего себе учитель!
Девушка. Он говорил: «Учти, когда ты затягиваешься, дым входит внутрь, а когда ты его выпускаешь, с ним от тебя отлетает что-то твое, часть души. Поэтому кури меньше, только в крайних случаях». (Пассажиру.) А ты говоришь, плохой учитель.
Пассажир. Его сейчас-то производят, этот «Беломор»?
Девушка(Таксисту). Я знаю одно местечко, где он всегда есть.
Таксист. Мне говорили про какой-то киоск…
Девушка. У меня не киоск, а место. Можем заехать.
Пассажир. Нет, от маршрута отклоняться не будем.
Девушка. У тебя что — маршрут?
Пассажир(смотрит на часы). Время дурацкое, ни то ни се…
Девушка. Хотела бы я одним глазком посмотреть, как ты входишь домой и что жене говоришь.
Пассажир. Какая жена! Настоящий джентльмен должен быть холост и всегда свободен. Как такси. Я и слова этого терпеть не могу — «жена»…
Девушка. Цени меня за то, что я о тебе ничего не знаю.
Пассажир. Мы сейчас сделаем вот что: я махну ненадолго на работу, а ты тем временем позавтракаешь в кафе.
Девушка. Завтракать утром вредно.
Пассажир. Я разрешаю. Курить тоже вредно, а вон ты дымишь, как паровоз. Часа в три я буду.
Девушка. Ого! Чего мне делать там до трех?
Пассажир. Сядь у окна, поешь, возьми коньячку, почитай газетку, полистай журнальчик — кафе ведь. Учись жить по-европейски. Там люди в кафе днями сидят. Не заметишь, как время пройдет — а тут и я!
Девушка. Представляю, что наш шеф думает о нас.
Таксист. Я не думаю, я еду.
Пассажир. Вот молодец! И правильно — пассажир вышел, и у тебя в салоне ничего не должно остаться. Ну, разве только перчатки забыл.
Таксист. Хорошо если еще размер мой, а то в бюро находок сдавать.
Пассажир. И зря. Выброси. Имеешь право наказать. В следующий раз аккуратней будет. (Девушке.) Я хочу объяснить, почему в три.
Девушка. В два.
Пассажир. Сойдемся на полтретьего.
Девушка. Ну, объясняй, объясняй.
Пассажир. Не знаю, как сказать… чтобы понятно…
Девушка. Говори, говори, мы слушаем.
Таксист. Я — нет.
Пассажир. Старик, тебе тоже полезно. (Девушке.) Короче, мы слишком спокойно живем…
Девушка. Ничего себе — спокойно!
Пассажир. Да я не то имею в виду. Ну, оставил перчатки в такси — катастрофа! Я говорю о более существенных потерях и приобретениях. Только они держат человека в спортивной форме. А если их нет, надо придумать. Вот, например, приобрел я тебя…
Девушка. Ты о чем?
Пассажир. Ну, к примеру, к примеру… Ты меня тоже приобрела. Полюбила. Опять — например. А я оказался женатым, семья, может быть дети, связан по рукам и ногам. Это не обязательно так, но ты так должна думать. Для обострения. Потери — приобретения, потери — приобретения… Понимаешь? И вот ты сидишь в кафе, завтракаешь, и вспоминаешь нашу последнюю поездку в такси и плачешь, и плачешь, и плачешь… Слезы капают в кофе, с каждой слезой кофе светлеет, тебе жалко себя, жалко меня, меня даже больше — так будет острее… И когда ты разрыдаешься по-настоящему и твой кофе станет совсем прозрачным и соленым, — войду я, сяду рядом и проведу пальцем по твоей щеке, по мокрой дорожке, сначала сверху вниз, потом снизу вверх, и ты улыбнешься, а я заплачу… Это будет где-то в полтретьего, в три.
Девушка. Я тебя отпускаю.
Пассажир. Кстати, я тоже не буду терять время, я буду думать, что ты умерла, погибла. Когда я вышел из такси, на вас налетел огромный трейлер — и в лепешку, ну просто в лепешку!.. (Таксисту.) Извини, старик, ты в это можешь не играть. (Снова Девушке.) И я вхожу в кафе и вдруг вижу тебя живой и невредимой, а ты меня холостым и влюбленным. Для этого стоит, черт возьми, расстаться на несколько часов. Мы омоем свои чувства, освежим ощущения, прочистим хрусталики наших глаз.
Девушка. Прощай, дорогой!
Пассажир. Милая, я любил тебя!
Девушка. Я тебя ненавижу!
Пассажир. Молодец! Твой физик научил тебя быстро схватывать материал. Любовь, ненависть, любовь, ненависть — без разницы, лишь бы сильное чувство.
Девушка. О, как я бы хотела умереть сейчас!..
Пассажир. Вот-вот, трейлер — и в лепешку, ну прямо в лепешку.
Таксист. Последнее, что она увидела, была надпись на заднем мосту: «Профилактику прошел» и дата.
Пассажир(Таксисту). Молоток, подыграл! (Девушке.) «Ты божество, ты вдохновенье, ты жизнь, ты слезы, ты любовь». (Опять Таксисту.) Старик, прижмись там, у столба, перед автобусом, чтоб нам потом не разворачиваться.
Девушка. Любимый!..
Пассажир. Прощай навек!
Девушка. Я буду вспоминать тебя до последнего мгновения.
Пассажир. Как договорились.
Девушка. Приказываю тебе долго жить.
Пассажир. К черту, любовь моя, к черту! (Выходит из машины, выпускает Девушку.) Долгий поцелуй. И Девушка скрывается за дверью кафе. (Снова садится в машину на первое сиденье рядом с водителем.) Так, шеф, теперь разворачивайся, и дуем на эстакаду.
Таксист. Ты чего?.. Я же стал, чтобы ехать прямо…
Пассажир. Полный разворот.
Таксист. Сам сказал только что…
Пассажир. Мы с тобой втроем в машине были, а теперь двое. Ситуация резко изменилась.
Таксист. Черт, тогда по-другому припарковаться надо было. Тут покрутишься…
Пассажир. Старик, в такие минуты не думаешь о себе.
Таксист. Ну ты и пассажир!..
Пассажир. А что, плохо прокатились?
Таксист.
В центре пьесы – переосмысление противостояния стиляг и идеологически правильных партработников: главный герой произведения по кличке Бэмс во время учебы в университете был призван к ответу вышестоящими органами за свое увлечение «американским образом жизни», а проще говоря, западной музыкой. Его сокурсник, комсорг Ивченко – не вмешался в учиненную над ним расправу. Встретившись спустя много лет, бывшие друзья смотрят на давно отгремевшие страсти с позиции умудренных жизнью людей.Как писал сам Виктор Славкин: «Поначалу пьеса называлась «Дочь стиляги», и в ее основе лежала подлинная история.
До резкой смены эпох оставалось еще без малого 10 лет, но в застойном воздухе 80‑х драматурги позднесоветского периода уже улавливали меняющиеся настроения, пытаясь выразить свое поколение. Пьеса Виктора Славкина «Серсо» по праву стала легендарным текстом уходящей эпохи, увековечив «внутренних эмигрантов» советского периода, потомков чеховских недотеп, разочарованных в себе и в стране людей, смиренно живущих в то время, когда им выпало жить.«Серсо» имеет и другое название, ставшее крылатым выражением: «Мне 40 лет, но я молодо выгляжу»: компания 40‑летних, в разной степени знакомых друг с другом людей приезжает на выходные в загородный дом.
В сборник драматурга Виктора Славкина вошли пьесы «Плохая квартира», «Мороз» и «Картина». Они охарактеризованы автором как «одноактные комедии». Небольшие изящные произведения объединены темой абсурдности одиночества и отчуждённости от мира. В «Плохой квартире» Славкин вдохновляется классиками драматургии абсурда, соединяя абсурд с житейской, даже немного сентиментальной историей. Герой «Картины», художник, мучительно пытается решить, хочет он быть Творцом или нет, а для героя «Мороза», «специалиста по всему на свете» вся жизнь проходит незаметно за абсурдными телефонными консультациями.
Первая пьеса Виктора Славкина. Действие происходит в оркестре между музыкальными номерами. Один из музыкантов пришел на репетицию, забыв дома ключ от футляра. Он никак не может открыть футляр и достать инструмент. Репетиция идет без него, а музыкант чувствует, как выпадает из коллектива. Окружающие начинают по-разному к нему относиться. Одни переживают, другие говорят: и без него хорошо, не очень-то он и нужен. В один из антрактов режиссер его спрашивает: вы помните, на каком инструменте играли? Может быть, мы позовем имитатора, он сымитирует звук? К тому времени музыкант уже не может вспомнить, что же у него за инструмент, пытается как-то описать звук, но никто его не понимает.
Обычный графоман решает обмануть судьбу – переписывать тысячи страниц пушкинских сочинений, чтобы в каккой-то момент, разогнавшись – написать что-то своё.И у него получается…почти, потому что у всего есть своя цена.
В начальной ремарке «Стрижки» драматург подчеркивает, что особой разницы нет, будет ли главный герой по ходу действия стричь одного клиента, или же разные люди будут сменять друг друга в его кресле. Все это неважно, потому что парикмахер достиг той критической фазы, когда ему просто необходимо выговориться, чтобы озвучить прежде всего для самого себя давно назревшие мысли: «Я, знаете, до сорока лет страдал от своего характера, от того, что он не такой, как хотелось бы… До сорока лет я боролся со своим характером, думал – переломлю себя, и жизнь пойдет другая.