Вокруг Света 1990 № 02 (2593) - [15]

 

Поморье, а точнее Поморский берег, я впервые увидел на страницах лоции и картах Белого моря. Было это тридцать пять лет назад в самом начале моей штурманской карьеры, когда мой корабль из Беломорканала вышел в легендарное «MARE NOSTRUM» российского народа. Да, да! Не случайно я это подчеркиваю, потому что новгородцы вышли к Белому морю в XII веке. За выход к другим морям много позже пришлось даже воевать. И не один раз. Потому с давних пор Белое море считается колыбелью русского мореплавания по большому счету. В конце концов само становление русского государства и возникновение его новой столицы — Петербурга — тоже связано с поморами. Этот удивительный народ на протяжении столетий мирно уживался с местным населением: карелами, коми, лопарями. Образовавшаяся позднее провинция называлась «Поморские города» и насчитывала 22 уезда...

Одним словом, интерес мой к Поморью был естественным, но увидеть его «крупным планом» с высоты капитанского мостика мне так и не удалось. Мореходная культура поморов начиналась здесь, на берегах от Кеми до Онеги. Впрочем, и другие берега Белого моря, такие, как Летний, Зимний, Онежский, также связаны с культурой поморов. Но Поморье есть Поморье. Именно здесь первоначально строились кочи и лодьи, на них поморы бороздили просторы северных морей без всяких карт, используя «Росписи мореходства» — своеобразные лоции. Эти передаваемые из рук в руки лоции обеспечивали славу поморов-мореходов от родных мест вплоть до Русской Америки... И вот теперь, когда мои большие корабли давно сданы на слом, я решил вообразить себя новгородским ушкуйником.

Мое судно — совсем не ушкуй, а серийная лодка, построенная на судостроительном заводе на левом берегу Невы. Когда-то здесь стоял шведский замок Пелла. Название лодки «Пелла-фиорд» несло в себе достаточно много ассоциаций, чтобы на ее борт я нанес символику моего журнала «Вокруг света», отметившего недавно 125-летний юбилей. Еще я приспособил лодку для многочасовой эффективной гребли по типу академических гребных судов, а также оснастил легким парусом от доски виндгляйдер. Так и плыл от селения к селению, пережидая штормы и ловя попутные течения и ветер.

Когда начинались пустынные берега и грести становилось уже невмоготу из-за ветра, я ставил парус. Ставить мачту с натянутым на нее виндгляйдером в одиночку или убирать ее, когда ветер слишком крепчал и надо было спасаться,— всегда рискованно. Спасательного жилета у меня не было. Я следовал мудрым поморским заветам: все одно, вода за бортом такая холодная, что нет смысла покидать лодку, пусть даже тонущую. Все одно околеешь, прежде чем достигнешь берега. Это к тому же рождало такое тесное взаимопонимание с лодкой, такую нежность к ней, что сама мысль о крушении просто отбрасывалась. Пробираясь в нос со свернутым парусом, я выверял каждое свое движение и следил за концом, который связывал меня с суденышком. Степень моей храбрости всегда была обратно пропорциональна расстоянию до берега. Потому, наверно, то мое первое плавание оказалось скучным. Я боролся с волнами, а еще больше с самим собой, поскольку много раз порывался расстаться с моей посудиной насовсем...

Вдвоем — другое дело. Так я решил на другой год. Спутником в лодке оказался Саша Зверев. Нагруженный фототехникой, он был так ею поглощен, что пропускал мимо ушей мои поучения и наказы, к тому же исправно греб. Он не имел понятия о всех проблемах, связанных со страхами и мерами безопасности. Все это досталось мне. Вернее, уже сидело во мне. Это было необходимо, потому что мы собирались испытывать лодку и надеялись напомнить о том времени, когда люди не боялись выходить в море на утлых судах. Одним словом, мы бросали вызов инструкциям и традициям, которые напрочь закрыли моря для дальних гребных походов. Еще мы хотели напомнить авторам всех ограничений старинный девиз мореходов: «NAVIGA-RE NECESSE EST», что в переводе с латыни означает: «Плавать по морю необходимо».

Нам предстояло пройти сто пятьдесят миль от Беломорска до Онеги вдоль Поморского берега. В каком-то смысле мы приобщались к обычаям наших предков: плыли тем же путем и тем же способом, что и авторы знаменитых поморских лоций.

Стоял редкий для июля холод, с ветром и дождем. Ожидание погоды грозило затянуться надолго. Совсем рядом проходили теплоходы, сновали буксиры, лязгали ковшами землечерпалка с баржами-грязнухами у борта. Не было лишь наших братьев: каких-нибудь лодок, на худой конец яхт. В угрюмом одиночестве мы решили выходить, невзирая на дождь. Впрочем, какой-то моряк, заждавшийся оказии на судно, все топтался возле нас и спросил наконец:

— Что за название такое странное, «Пелла»?

— Так назывался шведский замок на берегу Невы. Теперь так называется судостроительный завод в городе Отрадное.

— Что, назад теперь? — спросил он, кивая в сторону последнего шлюза Беломорканала. И, не дожидаясь ответа, зашагал прочь.

— Нет, вперед, в море, в Онегу,— бросил я вслед ему. Получилось это слишком громко. Моряк остановился, а я толкнул нос лодки. Саша навалился на весла, и ржавый борт водолазной плавучки заслонил от него нашу лодку. В тот момент, когда мы пересекали входной створ и на лодку обрушился встречный ветер, я вспомнил одну давнюю историю...