Вокруг Света 1970 № 07 (2358) - [22]

Да, это действительно было «царство туманов». И хотя придумано это название было давно и, может быть, излишне красиво, но оно и сейчас звучало справедливо.

Я находился где-то близко к центру гигантской впадины. Только геология — наука, умеющая вглядываться в каждую щепоть нашей Земли и в то же время собравшая обширнейшие сведения о ее поверхности, — могла дать свое представление об этих бессчетных гектарах Полесья. Геология утверждала, что эта огромная низменность, из которой я не видел ничего, потому что шел уже в тумане, «является самой молодой частью современного рельефа поверхности на Украине и в Белоруссии». (У геологии свой и довольно своеобразный взгляд на возраст.) Как неспециалисту, мне было даже интересно читать дальше в одной из ученых книг. Вот что было там написано: «Свои очертания и форму плоского корытообразного понижения низменность приняла в послеледниковое время. Однако своеобразный современный рельеф явился результатом ряда тектонических изменений, наметившихся в районе Полесья еще в докембрийское время». Такое свободное обращение с веками — деловое и в то же время немного панибратское — принимаешь с чуть ироническим изумлением, то есть с чувством вполне естественным, если сам-то знаешь, что тебе лично от этих веков отпущено не густо. Совсем другое, когда дело доходит от абстрактного ощущения времени до картин. Как же все это происходило? Чему обязаны своим существованием эти бесчисленные гектары болот?

Ледник не вошел в Полесье. Льды окружили эту громадную территорию со всех сторон, обложили ее холодной ледяной осадой, но языки льда не поднялись в Полесье. Тут их и застало то необычайное для Земли время, которое может по праву называться космической весной нашей планеты. Это была гигантская оттепель. Ледник ворвался в Полесье водой — потоками воды, бурлящими по-первобытному дико. Эти потоки тоже невозможно представить себе, хотя бы потому, что они смогли проделать столь грандиозную работу: оставить после себя огромную корытообразную равнину. По самым низким ее местам проложила себе дорогу та ничтожная в сравнении с космическим паводком частица воды, которую мы называем речкой Припятью. А ведь разливы этой «капли» из ледникового паводка приводят в изумление почти всякий год. Река теряет русло, она забывает его в своем весеннем безумии, расстилаясь по равнине, как мокрая скатерть. А ее кормильцы-притоки еще долгое время мечут в нее свои по-горному бешеные воды. Сами, расстилаясь вокруг, несутся к Припяти Стырь, Горынь, Уж, несется Уборть, летят Случь и Птичь. Когда Припять, приняв все эти воды, образовав бесчисленное количество извилин, затонов, протоков и стариц, оставив без счета за собою отмелей и кос, приходит к Днепру, она шире самого Днепра.

Но это еще не все. Вода в Полесье встречается с водой. Вода, бегущая по земле, льется к воде, сочащейся из земли — к той медлительной воде, которую хранит в себе лучший собиратель влаги — песок. Еще бегут к Припяти Турья, Стоход и Веселуха, еще в пути воды Пины и Ясельды, а земля уже не принимает влаги и ей уже не принять ее.

Если учесть, что все это происходит из века в век, то легко понять, почему Полесье стало царством болот и туманов. Но название это при всей его справедливости несколько удручающее. В светлые солнечные дни, каких в Полесье тоже порядочно, места эти прекрасны. Земля, к которой трудно подступиться человеку, с удивительным вдохновением гонит из себя травы, одевается лесом, и во всем этом нетронутом благополучии бесчисленные птицы и зверье чувствуют себя в редчайшей уже на нашей планете безопасности.

Когда уже под вечер я попал наконец в деревню, где еще вчера остановился, старая хозяйка, поглядывая, исправно ли я ем, стала спрашивать, где я был и что видел.

— А за озеро ходил ли? — спрашивала она с пристрастием.

И огорчилась, что не ходил.

— Скоро тех мест и не узнать будет... Все зеленью покроется, благодать... Значит, клюквенную низинку ты не видел. А там и сейчас ягоды насбирать можно.

— Так ведь весна, — удивился я. — Откуда бы?

— А с того года осталась.

— Да, — авторитетно подтвердил хозяин. — Вчера видел, мешок несли полнехонек.

Хозяйка глянула на него вроде бы с недоверием, и он уж ей сказал:

— Ну, они втроем, что ли, сбирали... А может, даже все четверо.

— Могли набрать, — решила старуха. — Вот уж и мы ходим, и приезжие ходят — из города приезжают... И все в ту низинку, и всем хватает, и не обобрать ее.

Потом, как и бывает в разговоре, стали перебирать и неудачное. Старик с насмешкой стал вспоминать, что вот, мол, даже Райкин стариков «высмеиват»: врут, дескать, что раньше и рыба в реках водилась, а по его-то мнению, не врут старики, больше было рыбы, да и другой живности было больше. Вспомнили и про озера. Мелеют они. Имена у озер были красивые: Вечера, Ореховское, Червоное...

— Отчего мелеют-то? — спросил я.

— А от канав этих, осушают все... Реки спрямляют. А природу, ее с умом трогать надо, — подвел итог строгий старик.

Вспомнили «черные» бури, каких в Полесье раньше не бывало никогда. Я не видал этих торфяных бурь, но слышать о них уже приходилось. Происходит в это время что-то страшное. Оголяется земля, ветер несет все самое плодородное, что есть на ее поверхности, и все вокруг на многие километры одевается черной пылью. Чернеют леса и травы, чернеют посевы... Наверное, это и впрямь страшно.